Александр Кротов - Каменные часы [повести, рассказы]

Быстро откатился и пропал гул моторов. Рассеялся угарный чад. В тишине услышались голоса птиц и движенье ветра. Кончилось нашествие за отдыхом.

Старая почувствовала, как сквозняки подули с неба и затрепетали листья на деревьях, и увидела: пыль на дороге поднимается и взвихривается.

К осени дело идет, подумала она, а там уже зима поспеет со своими снегопадами и замкнет надолго в доме. И еще один год пройдет с тех пор, как отгремела война и медленно начали отбаливать раны, оттаивать душа.

Если бы Костя Сорокин приехал к ней пораньше, то по-иному могла бы обернуться ее жизнь. Умел Костя радоваться всему земному и заражать своим настроением того, кто слышал его. По-хорошему ей было завидно смотреть на Костю, красивую, ловкую жену и на могучих сынов. Деда Евдокимова напомнил ей Костя, а ведь далеко отсюда родился. Таких бы людей побольше рядом — меньше б было для нее тоски, печали и непроходящей грусти.

Оказывается, здорово-то как запомнил ее Костя: сквозь годы и расстояния привела его память.

Старая Катерина краем хлебного поля снова вышла к околице деревни на бетонку, ведущую к самому дому, чуть прибавила шагу. Устала за последние дни с гостями и хотелось прилечь, пусть на пяток минут передохнуть от движений.

Малышка Ивашовых играла рядом с дорогой и, когда старая подошла к ней, устремила свои ясные большущие глаза на Катерину.

— Здравствуй, бабуля.

— Здравствуй! Здравствуй, касатка! — отозвалась старая Катерина и, улыбнувшись, тронула своей черствой ладонью белую головенку. Сладко замерло сердце от нечаянной радости. Бесхитростен, прост рождается человек, и уже только от этого озаряется и светлеет вокруг.

— Погляди, бабуля, какая у меня выходит изба, — сказала девочка, — очень трудно строить дом, как настоящий. Не видно, что в нем есть комнаты и люди.

— Но ты же видишь в доме людей?

— И ты, бабуля, там живешь, — девочка в два счета достроила из щепок избу и насыпала вместо крыши соломинок и снова взглянула на Катерину, — посмотришь, как будто и не живет никто в таком доме. Пусто.

Старая одарила малышку шоколадной конфетой.

Ребенок еще не понимал, что отец его в эти минуты находится на грани жизни и смерти. Плох, очень плох был Коля Ивашов, подорвавшийся на карьере — на старой бомбе или мине. И некому за это отвечать, будто быльем все поросло.

Что ж, если хорошенько постараться, то можно вполне ясно себе представить, как фрицы закидывали бомбами и минами теперешнее хлебное поле, пытались в клочья разорвать свинцом горстку храбрецов, которые стояли насмерть и не давали преступникам уйти к шоссе, где начинала свое движение вспять разбитая армада, без остановки катившая к возмездию.

Все до одного погибли бойцы, но не пропустили фашистов.

Никифор каждого знал и помнил через много лет поименно. Отчаянно дрались партизаны. А вот родные славных героев до сих пор не отыскались, потому что почти ничего не значили фамилии и имена. Бессчетное количество раз они повторяются на Руси. И, наверное, не случайно повторяются, как и подвиги. За всех живущих на земле сражались и погибли герои.

…Старая вошла в дом, на ощупь прошла в горницу и легла на высокую кровать, сложила на груди руки. Так удобней всего ей было отдыхать. Скоро растаял в ушах звон усталости, но слабость все не позволяла подняться. Катерина открыла глаза, чтобы разглядеть на беленом потолке причудливое пятно, в котором недавно она стала видеть лицо своего мужа Федора, пропавшего без вести.

Тут в окошко и постучали.

Старая попыталась приподняться на локте и доглядеть гостя, однако не сдвинулась с места. Уходилась.

Снова задребезжало стекло.

На одном упрямстве она встала-таки и обернулась на стук. Сразу хворь и слабость словно улетучились. Катерина ласково улыбнулась и всплеснула руками:

— Только сегодня поминала тебя, Никифор!.. Не берет тебя никакая лихоманка.

Никифор через окно залез в комнату, подошел и бережно обнял старую.

— Что ж ты через окно-то все, как молодой? — усмехнулась Катерина. — Двери, что ли, уж стали малы? (Погрузнел, сильно раздался вширь Никифор.)

— Пришел по делу повидаться и за час поговорить, — ответил Никифор любимой поговоркой, устраиваясь за столом.

И она вспомнила, что всегда ему было некогда, вечно он куда-то торопился даже в войну. Время добавило Никифору лишь представительности, но не степенности, не погасило подвижности и постоянной заряженности на дело. Порывистым и стремительным остался Никифор, старость пока его не брала.

Катерина принялась накрывать на стол.

— Костя Сорокин у меня был в гостях, — сказала она, — помнишь молоденького летчика?

— Постой, постой! — Никифор прищурился и резко поднялся, едва не опрокинув стул. — Сорокин? Он же погиб на вашем хлебном поле. Все до единого там полегли мои ребята, когда немец рвался к шоссе. Я же тебе как-то говорил… Жив остался Костя?

— Жив, — торжественно произнесла старая Катерина, — с женой и сынами приезжал.

Никифор тихо засмеялся, и она с недоумением взглянула на него.

— Значит, встретимся, — удовлетворенно сказал он, — а почти сорок лет прошло, — широкое скуластое лицо Никифора погрустнело, и тут она своими слабыми глазами разглядела, как постарел бывший ее командир, будто пеплом припудрило его русую голову.

— Ты все председательствуешь? — спросила старая. — Не сняли еще за твой характер?

— Теперь перевели командовать в райисполком, — Никифор подошел к окну, закурил и посмотрел на часы.

— Ведешь себя все как мальчишка, а голова у тебя всегда работала хорошо, — сказала Катерина, расставляя закуски, — и воевал ты с толком: зря людей на гибель не посылал, их жизнями не сорил, и колхоз держал в строгости и достатке.

— А ты напрасно не уехала со мной в область. С войны все одна и одна…

— Уж будто одна? И ты, Никифор, давно понять должен, что память не разделить на двоих. У каждого она — своя… У меня вся память на этой земле, где стоит новая деревня.

Никифор опять посмотрел на часы.

— С тобой и сорок лет назад невозможно было спорить, — сказал он почти сердито и вдруг улыбнулся: — Помнишь, какие пароли сочиняла? И романисту, поди, не под силу!

Улыбнулась и старая Катерина:

— А то придумали конспирацию с кастрюлями. Бывало, подхожу к избе и шарю глазами на крылечке именно голубую без крышки…

Никифор расхохотался и полез в карман за платком.

— Сочинять, однако, ты стала горазда на старости лет.

— Да ведь так и было на самом деле. Такие мелочи ты не брал в толк. Ваня-то Ковров как начнет мне это сказывать, трясусь от смеха и возмущения и ничего с собой поделать не могу. А Ваня еще подбавляет: «Крепче, крепче запоминай! Не спутай кастрюлю с каской».