Татьяна Устинова - Девчонки, я приехал!

– Тамара Ильинична! Одну минуточку! – роскошным баритоном провозгласил ведущий. Дама остановилась возле самого выхода со сцены. Ещё шаг, и они с девчонкой укрылись бы от оваций!

– Тамара Ильинична Икрянникова, – представил ведущий и первым зааплодировал. Зал подхватил с новой силой. – Педагог, профессор Московской консерватории!

Маленькая дама весело кланялась и всё пыталась утащить ученицу со сцены.

– Вот бы на мастер-класс к Икрянниковой, – проговорил Марк с восторгом. – Вот это сила!.. Но к ней не попасть.

– Почему?

– Все хотят к ней. А у неё сердце.

Григом заканчивалось первое отделение, и Надинька с Миррой решили «пройтись», хотя вылезти с тех мест, где они сидели, было непросто.

Марку очень хотелось, чтоб девицы остались сидеть, никуда бы не ходили, беспокойство не отпускало его всё первое отделение. А что, если они зайдут в буфет, а у него всего пятьдесят рублей?!

Какой позор, можно даже сказать, крах ожидает его!..

Но девушки в буфет не пошли.

Надинька взяла Мирру под ручку, и они сделали круг по фойе. Марк тащился за ними, словно катерок за буксиром.

– Нет, что ни говори, а музыку я совсем не так люблю, как драматическое искусство, – говорила Мирра, и глаза у неё блестели. – Вот «Вечно живые», помнишь, зимой, после сессии?

– Ну, конечно, помню!

– Вот там всё! И всё про наше поколение! А как они играли?! Особенно… высокий такой парнишка! Ещё имя у него модное!

– Олег? Ефремов?

– Кажется, да. Я несколько ночей потом не спала! Вы видели, Марк? – Она слегка обернулась и улыбнулась ободряюще, словно приглашая его к чему-то.

– Что вы, Мирра, на этот спектакль не попасть.

– А вы попробуйте, – сказала Мирра. – Это просто необходимо видеть!..

– Зачем меня учили музыке? – спросила Надинька. – Я никогда не смогу так, как эта девчонка.

– Вы тоже прекрасно играете, – вырвалось у Марка.

– Бросьте, – сказала Надинька. – Что вы!

И вдруг остановилась и дёрнула Мирру за руку.

Навстречу им в толпе двигались две женщины, постарше и помоложе, удивительно похожие друг на друга. Старшая была в шляпке с пёрышком, и младшая в шляпке, но без пёрышка. У старшей на шее сверкал крупный красный камень, и точно такой же, только вдвое меньше, – у младшей. Ридикюль у старшей был чёрный, лаковый, а у младшей коричневый, замшевый.

– Ты что, Надинька?

– Подождите меня, я сейчас!

Надинька вытащила руку, протиснулась и остановила парочку.

– Здравствуйте, – выпалила она. – Руфина Терентьевна?

Старшая сделала такое удивлённое лицо, как будто с ней вдруг заговорила одна из скульптур.

– Здравствуйте, – прогудела она в ответ. – Только я не могу вас припомнить.

– Я Надежда Кольцова, – выпалила Надинька. – Дочь Павла Егоровича Кольцова! Вы въехали в нашу дачу!

Удивление на лице дамы сменилось неудовольствием.

– Ах, вот что, – пробормотала она. – Ну так что же… Это моя дочь, Зинуша. Зинуша, это… н-да. Ну, я думаю, пора в зал, скоро второе отделение.

– Руфина Терентьевна, – волнуясь, заговорила Надинька, – а что, на даче вы не бываете?..

Генеральша зачем-то заглянула в свой ридикюль.

– А… почему это вас интересует? – И громко щёлкнула замком.

– Понимаете, я зимой ездила, просто так, вы не подумайте, что я хочу навязываться, просто проведать, и там никого не было…

– Милая, это совсем не ваше дело, вот решительно не ваше, где именно мы проводим зиму.

– Конечно, – согласилась Надинька. – Извините меня. Я прожила в этом доме всю жизнь и просто хотела немного узнать о нём.

– Мама, – подала голос Зинуша, – это кто?!

– Ах, да никто, дочь покойного хозяина нашей дачи. Надежда, кажется, да? Я не расслышала.

Мирра подошла и крепко взяла Надиньку под руку.

– Я сразу говорила мужу, генералу Гицко, что он должен требовать! Требовать и требовать! Лишнего нам не надо, но что полагается – то полагается! – вдруг разгорячилась Руфина Терентьевна. – Нет, ему понадобилась именно эта дача! И вот результат – он получил какой-то старый сарай, мы побывали там всего один раз и теперь, извольте, всю весну и, по всей видимости, лето просидим в Москве!..

– А зачем? – спросила Мирра с интересом. – Зачем вашему мужу, генералу Гицко, понадобилась именно эта дача?

– Какие-то военные воспоминания, – махнула рукой Руфина Терентьевна. В руке, по деревенскому обычаю, у неё был зажат носовой платок. Он благоухал «Красной Москвой». – Какие-то глупые истории, и вот мы остались без дачи! Неужели вы думаете… эээ… Нина, кажется, я не расслышала, что мы станем жить в эдакой эволюции?! Ваш папаша, должно быть, был большой оригинал, раз согласился на такие условия.

Надинька стояла как громом поражённая.

…Оказывается, её драгоценный, обожаемый, единственный дом оказался брошен, никому не нужен?! И такие утончённые особы, как эта самая генеральша и её дочь, жить в нём не хотят?!

Надинька отдала бы всё на свете, чтобы вернуться в него, хотя бы ненадолго, а они… не хотят?!

Генеральша, очень недовольная, слегка кивнула и повлекла Зинушу в сторону зала.

Все трое проводили их глазами.

– Какие… военные воспоминания, а? – спросила Мирра, заглядывая Надиньке в лицо. – Вы с какого года на вашей даче жили?

– С тридцать девятого. Ещё до войны въехали.

– А в войну?

– Мы с Агашей в эвакуацию уехали, в Зубову Поляну. Мама на фронте была, а папа в Казани, на заводе.

– Выходит, дача пустовала?

Надинька наконец посмотрела на Мирру:

– Папа, когда приезжал в Москву, всегда заезжал. А потом мы вернулись.

– Странно, – выговорила Мирра. – Очень странно. Тогда какие у этого генерала могут быть военные воспоминания? Или они с Павлом Егоровичем дружили?

Надинька покачала головой:

– Мы их никогда не знали.

– Тут какая-то тайна, – заключила Мирра. – Надо разобраться.

– Мирка, представляешь, наш дом им совершенно не нужен.

– Вот именно! – подхватила подруга. – Так и есть! И непонятно, зачем этот самый генерал добивался именно вашей дачи, если его супруга не может жить…

– В эдакой эволюции, – подсказал Марк, о котором они позабыли, и все трое рассмеялись.

Второе отделение Надинька слушала плохо – всё раздумывала о превратностях судьбы и о своём утраченном доме. Да и никто из исполнителей больше не играл так, как та девчонка из первого отделения!..

После окончания они ещё долго сидели в зале, пережидая, когда из гардеробных схлынет народ, рассматривали потолок, колонны, сцену и вышли почти последними.

В фойе торопливо одевались уходящие слушатели, гардеробщики в белых перчатках задвигали тяжёлые занавесы, отделявшие вешалки.

Надинька вдруг увидела в самом конце гардеробной, где была надпись «Служебная», ту самую весёлую маленькую профессоршу, Тамару Ильиничну. Профессорша сосредоточенно облачалась в длинную каракулевую шубу. Гардеробщик услужливо держал перед ней боты и большую папку, во всей видимости, нотную.