Татьяна Устинова - Девчонки, я приехал!

– Марк, зачем вы говорите такие глупости?..

– Если вам станет плохо, вспомните обо мне! Прошу меня простить, я сегодня не смогу заниматься!

Доктор за дверью покачал головой и вздохнул.

Прозвучали шаги, скрипнула дверь – мальчик ушёл.

Некоторое время было тихо, а потом вдруг грянула «Фантазия-экспромт» Шопена.

Надинька редко её играла.

Доктор замер.

Всё население квартиры затаило дыхание. Марк остановился посреди коридора. Бабуся на кухне бросила примус и окаменела, словно истукан. Федот воткнул шило в подошву сапога, который чинил, и вздохнул изо всех сил. И даже братья Колпаковы, Витька, Юрка и Шурка, в комнате у Фейги перестали малевать плакат, задрали головы и стали слушать, время от времени шмыгая носами, а сама Фейга прослезилась.

Надинька взяла последний аккорд, словно поставила точку. Посидела, глядя на клавиши, а потом спросила:

– Доктор, вы подслушивали?

Яков Михайлович показался в дверях своей комнаты, вид у него был смущённый.

– Ну, разумеется.

– И что вы думаете?

– Марк влюблён, Надинька. Это так объяснимо в вашем возрасте.

– Я не об этом, – нетерпеливо перебила она. – Неужели можно взять и… разлюбить? Ведь Марк говорил именно так! Что должно случиться, чтобы вот так раз – и любовь ушла? И как после этого жить?

Надинька повернулась и посмотрела на доктора.

– Вы смогли бы разлюбить человека? Потому что он оказался каким-то не таким, как вы его себе представляли? Или заболел? Или совершил ошибку?

– Ошибки бывают разные, Надинька. И непростительные тоже.

– Ну, какие, какие? Я не хочу никаких ошибок, я хочу, чтобы всё было ясно, светло и навсегда! Чтобы как в берёзовой роще, которая у нас на горке, помните? Такая светлая просторная дорога, а вокруг белые стволы, и трава, и цветы! Неужели вы не понимаете?

– В жизни не всегда бывает лето и берёзовая роща, Надинька. Бывает зима и… Владимирский тракт.

– Ну и пусть зима, пусть тракт! Но ведь вдвоём всё равно легче, Яков Михайлович!

– Вдвоём страшнее, – сказал доктор очень серьёзно. – Ведь отвечать придётся не только за себя. И беспокоиться не только о себе. Одному проще. Одному ничего не нужно. А когда есть второй, всегда… тревожно. Придётся многое прощать, ждать, уговаривать себя. Без этого не бывает жизни. Как ты думаешь, что чувствовал твой отец, когда Любочку призвали в армию? И не в тыловой госпиталь, а в санитарный эшелон, считай, на передовую. А Зина, моя жена? Что она пережила, когда меня… забрали? Уже после войны, в сорок шестом! Нам тогда казалось, всё позади, мы преодолели самое страшное, но оказалось, не всё. Не заплатили сполна.

– Я её совсем не помню, – пробормотала Надинька.

– Она… умерла в том же сорок шестом. Её совсем затравили на службе после моего ареста. Она служила в Институте микробиологии. Закрыли тему исследований, в последнюю минуту рассыпали набор её статьи. Она пришла домой, легла на диван и скончалась. Я узнал, только когда вышел на поселение. А ты говоришь, цветы и травы…

– Но ведь самое ужасное правда позади, Яков Михайлович, – Надинька умоляюще посмотрела на доктора, ей очень нужно было, чтобы он подтвердил. – Такой страшной войны больше никогда не будет, и таких ужасных ошибок и перегибов тоже!.. Вы согласны?..

– Я точно знаю, что любовь есть, вот с чем я согласен, – сказал доктор. – Она не выдумана русскими писателями-классиками. А уж как вы с ней обойдётесь, зависит только от вас и ваших усилий.

– Я завтра познакомлю вас с Серёжей, – пообещала Надинька скорее себе, чем доктору. – И вы увидите, какой он хороший, прекрасный человек!..

Ночью она не сомкнула глаз и точно знала, что Агаша тоже не спит. И слышала, как доктор ворочается за стеной на неудобном кабинетном диване, скрипели пружины.

Надинька лежала, закинув локоть за голову, и думала о том, как всё будет. Она обещала себе, что никогда не разлюбит Серёжу, что станет во всём ему помогать, никогда не струсит и не спасует перед любой бедой.

И будет светлая дорога в берёзовой роще, а не Владимирский тракт!

Утром в квартире было непривычно тихо, даже радио в комнате у Ващуков не трубило маршей и не призывало граждан на гимнастику.

Надинька первой промчалась в ванную, облилась ледяной водой, от которой, как обычно, сбилось дыхание и потемнело в глазах.

С Серёжей они договорились встретиться у ЗАГСа в одиннадцать часов, он обещал быть со своим другом, а Надинька с Миррой – свидетелями.

До половины одиннадцатого, когда уже прилично будет пойти, нужно было как-то дожить.

По случаю большого праздника Агаша приготовила кофе – Серёжа с оказией прислал из Ленинграда несколько банок сгущённого кофе с молоком. После того как он сделал ей предложение, Надинька стала принимать гостинцы, хотя от денежных переводов по-прежнему отказывалась наотрез.

Надинька выпила кофе и съела большой кусок хлеба с маслом – немыслимое баловство. Агаша хлопотала над новым платьем и время от времени утирала глаза.

Доктор у себя в комнате похаживал из угла в угол, слышались его шаги, ботинки поскрипывали.

– Что-то у нас так тихо сегодня? – наконец удивилась Надинька. – Словно никого нет.

– А может, никого и нет, – поспешно отозвалась Агаша. – День нынче выходной, погода шепчет, вот и разошлись кто куда.

– Агашенька, мы после записи тоже погуляем, ладно? Ты сразу нас не жди.

– Здрасте-пожалуйста! А когда ж вас ждать? К ночи, что ли?

– Ну, нет же, ну почему к ночи! Мы погуляем с… Серёжей. Ты не волнуйся, с нами ещё Мирра и Серёжин друг с завода, свидетели. А потом сразу приедем. Ты, главное, ничего не выдумывай, ладно? Никаких пирогов и наливок!

– Как можно, – пробормотала Агаша, соображая, когда же ей в таком случае сажать в печку каравай.

– Доктор, – позвала Надинька во весь голос. – Что вы там ходите, как тигр в клетке? Почему вы не идёте пить кофе?

Доктор возник в дверях.

– Я бы предпочел всё же проводить тебя к жениху, Надинька, – выговорил он, глядя на неё через очки и слегка закидывая голову. – В этом нет ничего особенного! Так положено.

– Господи, и вы тоже! Когда и кем положено?! Это просто мещанские предрассудки! Ещё придумайте, что мы должны в церкви обвенчаться!

– Ты с этим не шути, – строго перебила Агаша. – Нехорошо.

– Это же просто формальность, – горячо продолжала девушка. – Мы запишемся, погуляем, придём сюда, я вас всех познакомлю, вы перестанете беспокоиться. Как хорошо!

– Я твои перчатки кружевные вчера постирала и погладила. Там на пальце дырка. Я зашила. Где ты умудрилась зацепиться-то?

– По-моему, в институте, Агаша. Спасибо тебе.

Они болтали, и обе всё больше нервничали.

Наконец стало ясно, что пора.

– Пора, – сказал и Яков Михайлович, вынув из карманчика свой знаменитый хронометр с репетицией. Часы прозвонили волшебную мелодию. – Я спущусь и подожду тебя внизу.