Татьяна Устинова - Девчонки, я приехал!

У Надиньки шумело в ушах.

Она взялась за край стола, сильно, до боли, сжала пальцы.

– Доктор Тихонравов реабилитирован, – выговорила она отчётливо. – Ему в НКВД выписали специальную бумагу о реабилитации.

– Да что там бумаги! – с силой отверг её сообщение Коля. – Они, эти шпионы, какие хочешь бумаги могут себе выправить! На то они и шпионы! А мы, товарищи, всё проморгали! Мы не заметили, когда наш товарищ Надежда Кольцова стала превращаться в буржуйку и приспешницу! Её поведение, её образ жизни должны стать предметом принципиальной оценки со стороны комсомольской организации. Может быть, ещё не поздно! Мы сумеем спасти Надежду, вернуть её в строй советской молодёжи!

– Правильно! – одобрительно крикнули с места.

У комсорга был растерянный вид. Мирра рвалась с места, но с двух сторон её держали подруги, не давали выскочить.

– И ещё, – продолжал Коля, сильно понизив голос. – Насчёт морального облика.

– С обликом-то что не так?! – выкрикнула Мирра.

– Нам известно, что Кольцова вышла замуж, но… – Коля развёл руками, – мы понятия не имеем за кого! Кто этот самый муж?

– Это не наше дело, – пробормотал комсорг неуверенно.

– Это наше прямое дело, – перебил Коля. – Вот кто-нибудь из вас знаком с мужем Кольцовой? Есть таковые?

Оказалось, что таковых нет, только Мирра опять закричала, что да, да, она знакома!

– Никто из нас никогда не видел этого человека. Зачем Кольцова скрытничает? Она утверждает, что он живёт и работает в Ленинграде, но отчего же тогда она не переезжает к мужу? Или почему он не переезжает в Москву? Это очень подозрительно, товарищи! Или этот самый муж тоже из тех, которые изо всех сил старались навредить советскому народу, а сейчас затаились, чтобы нанести новый подлый удар?

При слове «удар» Надинька словно очнулась.

Она кинулась к Коле. Стул опрокинулся и загремел. Надинька занесла руку, чтобы влепить пощечину. Коля зажмурился и втянул голову в плечи.

Но тут подскочила вырвавшаяся от подруг Мирра, перехватила руку и стала тащить Надиньку прочь от Коли.

Надинька скалила зубы, рычала и извивалась.

– Прекрати, – горячо шептала ей на ухо Мирра. – Ты подведёшь себя и Серёжу! Персональное дело хочешь?

Собрание шумело и горячилось. Часть комсомольцев была за Надиньку, остальные пытались сообразить, что сейчас произошло и на чьей стороне им следует быть.

Когда Мирра оттащила Надиньку достаточно далеко, Коля расправил плечи, откинул назад чуб и сказал, стараясь, чтобы прозвучало веско:

– Вот о чём я предлагаю задуматься, товарищи. А картошка – лишь однократное проявление антисоветского поведения комсомолки Кольцовой.

– Ты не перегибай, – не слишком уверенно высказался комсорг. – Антисоветчина тут ни при чём, конечно! Но… задуматься стоит. А пока проголосуем по повестке!..

В гардеробе Надинька долго не могла попасть в рукав пальто, дрожала с головы до ног.

– Я уеду, уеду, – повторяла она. – Брошу институт и уеду!

– Куда? – Мирра просунула её руку в рукав. – В тайгу?

– В Ленинград, к Серёже.

– Надя, а у тебя правда прислуга? – весело спросила розовощёкая полная Маруся. – Самая настоящая?..

– Отстань от неё! – приказала Мирра.

– Агаша почти заменила мне мать, – выпалила Надинька. – И после войны, и… всегда! А вы!.. А вы назвали её прислугой! Хороши комсомольцы!

Лицо у Маруси вытянулось.

– Пойдём, пойдём! – Мирра тянула Надиньку к выходу. – Сейчас опять чего-нибудь наговоришь!

И почти вытолкала подругу в высоченные, тяжеленные институтские двери.

На улице было холодно, ветрено, моросил дождь, морщились на асфальте осенние лужи.

Мирра крепко взяла Надиньку под руку, они сбежали с широкого мраморного крыльца и зашагали прямо по лужам.

– Пойдём пешком, – выговорила Надинька.

– Так ведь далеко и дождь! И холод, бр-р-р!..

– Мне нужно как следует промокнуть и замёрзнуть.

– Тогда пойдём, – тут же согласилась верная Мирра.

Они шли по бульвару, ветер раздувал полы пальто, бросал в лицо жёсткие и холодные дождевые капли – целыми пригоршнями.

– Мирка, – наконец сказала Надинька, задыхаясь от холода и быстрой ходьбы, – я ведь чуть было его не ударила. Мне раньше никогда не приходило в голову, что можно ударить человека!.. А его я бы… убила. Правда.

– Я бы сама убила.

– Мирка, зачем он говорил такие ужасные вещи?

– Просто он плохой человек.

– Но ведь его все слушали!

– Не все, – быстро сказала Мирра.

– Многие.

– Надежда, ты не понимаешь! Ты не такая, как все.

– Кто – все? Это же наши товарищи!

Мирра вздохнула.

– Не прикидывайся глупее, чем ты есть на самом деле! Ты что, всерьёз считаешь себя частью коллектива?

– А я… не часть? – изумилась Надинька.

– Нет, – сказала Мирра. – Не часть. Ты на рояле Шопена играешь и всю жизнь на даче прожила! И к самому Меркурьеву звонила, когда тебе помощь понадобилась! Какая же ты часть? Вот Колька и бесится! Да ещё замуж вышла, его не спросила!

Девушки посмотрели друг на друга и прыснули.

– Когда я сказала Серёже про собрание, он велел, чтобы я никого не слушала и ни с кем не спорила.

– Правильно он сказал, – одобрила Мирра. – Не знаешь, когда он приедет?

– Нет. Он говорит – сейчас самое ответственное время.

– Чем он всё же занимается, а?

– Я не знаю, – сказала Надинька.

– И не догадываешься?

Надинька помолчала.

– Догадываюсь, – сказала она наконец. – Но так… довольно смутно.

– Хорошо бы он приехал, – мечтательно проговорила Мирра. – Пришёл на наш факультет и дал лекцию! А Колька чтоб сидел в первом ряду и глазами хлопал!..

– Как ты думаешь, на меня заведут персональное дело?

«Персональное дело» звучало почти так же страшно, как «враг народа», и голос у Надиньки немного дрогнул.

– Вот если Серёжа приедет и даст лекцию, никто ничего не заведёт!

– Мирка, не станет он давать никакую лекцию!

– Тогда не знаю.

Надинька остановилась.

– Правда? – с испугом спросила она. – Могут завести?

– Они всё могут, – сказала Мирра. – Но к тебе трудно всерьёз привязаться. – Она понизила голос. – И год сейчас пятьдесят седьмой, а не тридцать седьмой… Но всё же хорошо было бы, если бы Серёжа приехал…

Дома Надинька застала разор и разгром.

Вещи были увязаны в узлы, мамин портрет пропал со стены, рояль накрыт чехлом, к двери выставлены калоши и боты.

– За обувь ещё не принималась, – озабоченно сказала Агаша. – Что такая бледная?

– Меня пробирали на комсомольском собрании.

– Батюшки-светы! За что же?

– За тебя и за доктора. Что я живу с прислугой, то есть с тобой, и прописала доктора, а он бывший шпион.

Агаша трижды перекрестилась, не удержалась.

– Это кто ж такое удумал?!