Кэролайн Грэм - Пока смерть не разлучит нас

Она присела на стул, уронив на колени тонкие смуглые руки со множеством бирюзовых колец.

Барнаби не нравилось ее вновь обретенное самообладание, хотя он не мог сказать — отчего. В конце концов, если у нее нет причин чувствовать себя виноватой, почему бы ей не успокоиться? Возможно, его неудовольствие вызвано тем, что никаких разоблачений, похоже, ожидать не приходится. Необходимо каким-то образом ее встряхнуть. Подбросить вопрос или замечание, которые выведут ее из равновесия. Когда почти ничего не знаешь о допрашиваемом, это очень сложно. Что ж, выстрелим наугад…

— Вы знали о том, что Холлингсворт давал волю рукам?

— Что?! В отношении нее?

— Да, в отношении нее.

— Нет, не знала.

Она прижала к груди ладони, будто стремясь успокоить заколотившееся сердце. У нее задрожали губы, когда она произнесла:

— Ненавижу такие вещи. Как могут женщины это терпеть? Боже мой, как он посмел?..

Сержант Трой, которому отнюдь не претило зрелище того, как дергаются от боли другие, особенно глядящие на него сверху вниз, прикусил губу, сдерживая усмешку. Лично он ни разу не ударил женщину, хотя они, нельзя отрицать, только и делают, что на это напрашиваются. В особенности его Морин. Он считал, что за терпение вполне заслуживает медали.

Барнаби, продолжая наступление, спросил, когда Сара в последний раз видела Алана Холлингсворта.

— Самого Алана? Его никто не видит. Видят лишь его машину — как она въезжает и выезжает.

— Как насчет прошлого понедельника?

— Нет. Это тот самый день, когда он…

— Умер. Да. Вы были дома?

Сара покачала головой:

— Не весь день. Вечером я была в кино. Смотрела «Фаринелли-кастрата».

— Понравилось? — спросил Трой, подумав: «Черт возьми, да она законченная дура».

— Музыка изумительная. Собственно, из-за нее я и пошла.

— Одна?

— Представьте, да.

— Где это показывали, мисс Лоусон?

В тишине было слышно, как зашелестела перевернутая страница блокнота.

— В Керзон-молле, в Слау. Столько вопросов сразу… — произнесла Сара, переводя взгляд с Троя на Барнаби. — Неужели все так серьезно?

— Внезапная и подозрительная смерть всегда дело серьезное, — сказал Барнаби.

Тогда-то это и произошло. Значит, на поле все-таки оставалась одна неразряженная мина. И Сара наступила на растяжку у них на глазах. С протяжным стоном она вцепилась пальцами в щеки и рухнула сначала на колени, а затем лицом вниз на деревянный пол.

— Воды! Скорее!

Пока Трой бегал на кухню, Барнаби опустился рядом с распростертой на коврике женщиной, но прежде чем он успел нащупать пульс, Сара Лоусон стала подавать признаки жизни.

— Простите, — пробормотала она, пытаясь подняться. На ее скулах остались красные полукружия от ногтей.

— Все в порядке, мисс Лоусон. Не торопитесь вставать.

Одной рукой Барнаби поддержал Сару за левой локоть, другой обхватил за талию и помог добраться до стула. Она показалась ему совсем худенькой и легкой.

— Выпейте немного воды, — предложил Барнаби, беря из рук Троя стакан сомнительной чистоты.

Сара оттолкнула его, и вода пролилась на выцветшую голубую юбку. Прозрачные капельки горошинами раскатились по бархатистой ткани.

— Не понимаю, как это случилось. Со мной такого не бывало.

— Когда вы в последний раз ели?

— Не помню. Кажется, во вторник.

Три дня назад.

— Неудивительно, что вы упали в обморок.

Трой молча наблюдал, как его старикан в прямом и переносном смысле ведет женщину. У Барнаби был целый набор обличий, которыми он свободно пользовался во время допросов, но эту его роль доброго дядюшки Трой любил больше всего. Этот участливый, внимательный тон, предложение, если нужно, вызвать доктора или кого-то из друзей… Трой смотрел на шефа с искренним восхищением.

Сержант понимал, что ему самому никогда не достичь таких высот мастерства. Он не в силах был допустить, чтобы кто-то подумал, будто он доверчив. Или уступает собеседнику умом, каким бы простофилей тот ни оказался. Это был вопрос самолюбия. Шеф не придавал этому ни малейшего значения. Он был готов играть любую роль, лишь бы она помогла выманить допрашиваемого из раковины.

Старший инспектор умолк, и в комнате воцарилась побуждающая к откровениям тишина. И в этой безмятежно разлившейся тишине Сара Лоусон, как и рассчитывал Барнаби, озвучила причину своего внезапного обморока.

— Я… Меня потрясло то, что вы сказали насчет Алана. Все в деревне… все мы считали, что он покончил с собой. А как же посмертная записка? Разве ее не было?

— Фактически не было, — проинформировал старший инспектор.

— Вот, значит, как. — Сара глубоко вздохнула. Видно было, что она собирается с духом, словно перед схваткой. — Выходит, это был несчастный случай?

— Мы в середине расследования, мисс Лоусон. Боюсь, я не имею права обсуждать с вами все детали.

Барнаби гадал, найдет ли она в себе силы для следующего шага, сможет ли произнести то, что не идет с языка. Запретное слово на букву «у». Гораздо более отталкивающее, на вкус старшего инспектора, чем то, что стыдливо называют словом на букву «т», и тем не менее частенько употребляемое в приличном обществе. Оно ежедневно звучит в передачах благопристойной четвертой программы Би-би-си, не вызывая ни малейших протестов у стражей морали из провинциальной глубинки, вроде какого-нибудь Танбридж-Уэллса. Вы можете прочесть его на корешках книг в самых респектабельных библиотеках.

Мисс Лоусон пошла на попятный:

— Конечно. Я все понимаю.

Барнаби решил не дожимать ее. Пока… Пусть пару дней приходит в себя, успокаивается и думает, будто от нее отстали. Потом ее привезут на допрос в участок и тут уж доподлинно выяснят, почему она упала в обморок при известии о том, что смерть Алана Холлингсворта не была естественной.

— У этой женщины явно с мозгами непорядок, — изрек сержант Трой, когда они направлялись к машине.

— Да? Почему ты так решил?

— Ехать в незнамо какую даль, чтобы смотреть кино о том, как мужчинам обрезают пенис.

— Не пенис, а яйца.

— Вот оно что! Это, конечно, сильно меняет дело, — позволил себе съязвить Трой.

Несколькими часами позже Барнаби, серый от усталости, но с каждой минутой светлеющий лицом, на своей кухне в Арбери-Кресент скребком для чистки картофеля состругивал прозрачные лепестки пармезана с сырной головки, которую держал другой рукой.

У него имелась специальная терка, «самый писк изящной итальянской работы», по выражению его дочери. Сувенир из Падуи. Матово-черная, хромированная, она действительно была весьма изящна, но у нее, увы, постоянно отваливалась крышка, и Барнаби вскоре вернулся к старому, испытанному средству.

В квадратную деревянную миску он уложил несколько сердцевинок артишока, черные оливки, полоски сладкого красного перца и крупно нарезанные помидоры сорта «Эйлса Крейг», выращенные соседом. Порвал руками листья салата романо, добавил половинки анчоусов и кружочки обжаренного до румяной корочки чесночного круассана, горячие, прямо со сковородки.