Мария Амор - Вкус Парижа

Она пила шампанское, а меня поила бесовским зельем. Мюскаде не мог смыть появившийся во рту отвратительный вкус прожёванного окурка.

– Так мог повести себя мужчина, который любил вас?

– Люпон был бабником. Он мог любить меня и всё-таки не пропустить новую юбку. Ну и что? Вы думаете, я сидела дома и ждала его?

– А разве нет? Вы не сидели дома? Мне казалось, ваше алиби именно в этом и заключается.

По-видимому, обедающая в ресторане публика опознала Марго: люди за соседними столиками стали перешёптываться и указывать на нас. Она замечала их взгляды с явным удовольствием. Теперь я понял, почему любовница Люпона выбрала такое людное и модное место для нашей встречи: светская бабочка твёрдо намеревалась поддерживать возникший интерес к своей особе.

– В этот день – да, по счастью, я сидела дома. А у вашей жены были и причина, и возможность застрелить беднягу.

– Давайте пока оставим мою жену в стороне. Наверняка у преуспевающего арт-дилера были и более непримиримые враги. Кому его смерть была выгодна?

Марго сняла очки, у неё оказались ядовито-крапивные глаза.

– Вдове, конечно. Одри Люпон очень выиграла от своевременной смерти супруга: он хотел разводиться, и при разводе она потеряла бы всё, а теперь вдовушка оказалась свободной и богатой… – Марго покончила с устрицами, зачерпнула серебряной ложечкой горку икры, отправила её в рот. – Ив-Рене наверняка огорчился бы, узнав, что коллекция его драгоценных часов, портсигары, винный погреб и все сто лошадиных сил его бугатти уплывут к этому прощелыге Бартелю. А Одри достанется лошадиная сила самого Антуана.

– Всё это при условии, что Люпон действительно собирался разводиться. Знаете, мужчины делают это значительно реже, чем обещают любовницам. В любом случае у Одри есть алиби, и покамест не обнаружилось никаких доказательств её вины. Похоже, кто-то другой оказал ей эту неоценимую услугу.

– На её месте я бы всё равно не спала спокойно.

Чем старательней Марго изображала женщину, свободную от пут традиционных женских слабостей в виде любви, сострадания и преданности, тем очевидней было, что она полностью порабощена ненавистью, завистью и ревностью. Свято место пусто не бывает.

Я заинтересовался:

– Почему? Мне кажется, неспокойно было быть женой Люпона. Вдовой, как вы сами только что отметили, гораздо комфортней.

– Марсель Додиньи от неё не отвяжется.

– Додиньи? Я повсюду слышу это имя. Расскажите о нём.

Она презрительно сморщила нос:

– Люди сведущие будут уверять вас, что Додиньи всего-навсего жалкий шут, неудачник, уволенный из всех галерей и музеев Парижа, свихнувшийся от зависти к знаменитому собрату. У Ива-Рене было громкое имя, незыблемая репутация и бешеное везение, а у Марселя – жалкая пустующая лавка. Пока Люпон натыкался на редчайшие раритеты и выгодно продавал их, пока он выпускал книгу за книгой и составлял экспозиции музеев и дворцов, Додиньи торчал в «Полидоре», злобствовал и строчил кляузы в Синдикат антикваров.

– Какие кляузы?

Марго манерно слизнула с ложечки чёрный бисер икры. Посмаковав, ответила:

– Додиньи вообразил, что Люпон подделывает антиквариат, тем самым вторгается в историю Франции и фальсифицирует её прошлое. Постепенно его охватило безумие. Он принялся громко обличать Люпона. Вывести на чистую воду соперника стало целью его жизни. Ив-Рене был очень подходящим человеком для ненависти: успешный, бонвиван, надменный, удачливый, любимец женщин, необъяснимо богатый. Пока Люпон был жив, никто не желал даже слушать полоумного. Но теперь, без авторитета, знаний и связей Люпона, Одри станет намного труднее защищаться от нападок Додиньи.

– А Люпон действительно был необъяснимо богат?

– Судите сами: парижская квартира, загородный дом в Нёйи-сюр-Сен, дом в Испании, картины, предметы искусства, роскошный бугатти, декорированный самим Ле Корбюзье. Ив-Рене хвастался, что одной только старинной мебели у него на пару миллионов. Он любил и умел тратить деньги: ему их требовалось очень много, и много их у него имелось. Пожалуй, больше, чем может заработать даже первоклассный эксперт и дилер антиквариата.

– А как относился сам Люпон к обвинениям Додиньи?

Она заправила в мундштук новую сигарету, закинула голову, пустила ввысь кольцо дыма:

– Не так равнодушно, как старался показать. Люпон сам был его учителем и отдавал должное знаниям и дотошности своего ученика. И я точно знаю, что Ив-Рене нервничал.

– Люпон действительно занимался подделками?

Марго усмехнулась, полюбовалась своими безупречными ногтями:

– Ив-Рене был самым лучшим экспертом антиквариата во Франции. Он любил издеваться над окружающими, ему нравилось оставлять людей в дураках и доказывать своё превосходство. Он был тщеславен, он стремился к совершенству. Он был современным Растиньяком, он хотел доказать всему Парижу, что он лучше всех. И Додиньи, со всей его эрудицией и одержимостью, – это не тот противник, который мог бы справиться с Люпоном. Додиньи, как я поняла, – неприятный, всех раздражающий холерик и истерик, а Ив-Рене, если хотел, был само обаяние. Он умел быть полезным и даже необходимым для нужных людей. Все парижские антиквары поддерживали Люпона. Потому что всё, что делал Люпон, было совершенно. У него был абсолютный вкус. Он устанавливал вкус всего Парижа.

– Как выглядит этот Додиньи?

– Я с ним не знакома, но Ив-Рене всегда издевался над его жалким видом. По его словам, Додиньи – лысый, носатый очкарик и в своём неизменном заношенном сюртучке цвета желчи выглядит вечным студентом.

Это жестокое описание совпадало с приметами неизвестного, рыскавшего по рю Кардинал Лемуан, вот только сюртучок гарсон не упомянул. Но, если сюртучок пострадал в драке с Люпоном, было бы разумно сменить его. И клочок найденной мною ткани с костяной пуговицей был как раз в горчичную клетку.

– Если его осудят за это убийство, вряд ли он будет опасен вдове.

– А это он? В газетах промелькнуло, что перед смертью Ив-Рене успел сказать вам, кто это.

Вот она – причина, по которой мадемуазель Креспен искала нашей встречи. Я безмятежно жевал ломтик сыра, не спеша откровенничать. Женщина, готовая ради моих тайн примчаться из Рамбуйе, может и подождать.

– Понимаете, я – муж подозреваемой. Даже если я знаю, кто мне поверит?

Она вытащила и выбросила окурок из мундштука:

– Верно. Но даже недоказуемая информация облегчит поиски доказательств.

Я оперся на локти, склонился к ней:

– А вдруг он назвал ваше имя?

Марго опять нацепила непроницаемые очки:

– Не пытайтесь напугать меня. Я вам не верю. И никто другой не поверит. У меня есть алиби, а у вашей жены его нет. – Замерла на минуту, а потом воскликнула: – Матка Босха! Какая же я дура! – теперь она что-то сообразила и уже почти насмехалась надо мной: – Он ничего не сказал вам!