Мария Амор - Вкус Парижа

– Кроме вас, похоже, так никто не думал. А вам так и не удалось доказать это.

– Потому что очень тяжело опрокинуть признанный авторитет. Пер-Лашез был арбитром вкуса. Но честному человеку не может везти так, как везло ему. Все антиквары пытаются обнаружить среди копий и имитаций случайно неопознанный подлинный раритет. Я как-то сумел приобрести на ярмарке bergère —это такое кресло со сплошными боковыми панелями. Этот бержер оказался парой стула, созданного для Мадам Елизаветы, сестры Людовика XVI.

– Как вы это определили?

– По резьбе. И благодаря тому, что смог получить доступ к архивным оригиналам королевских заказов. По их выцветшим, рассыпающимся страницам я проследил историю кресла. Мадам Елизавету казнили во время Большого террора, а стул переехал в главный зал Шато де Креси, оттуда – к пятому герцогу Ришелье. Он, кстати, во время революции сражался в русской армии.

– Ага. Потом даже стал губернатором Одессы.

Додиньи проводил оживившимся взглядом развязного молодого человека в слишком узком пуловере.

– От Ришелье этот бержер перешёл в нормандский замок Эльбёф Шарля Эжена Лотарингского. Пока, в конце концов, не попал в аукционный дом Друо. Стул ошибочно выставили на продажу в качестве уцелевшего кресла от какого-то убогого гарнитура XIX века. Но это была моя единичная удача, а у Пер-Лашеза таких находок оказалось подозрительно много. К тому же он необъяснимо разбогател. Ив-Рене был из небогатой семьи, и жена его тоже своих денег не имела. А в последние годы он на одно бордосское тратил больше, чем я зарабатывал в год.

Если верить виду Додиньи, то расходы Люпона на вино воображение не поражали.

– И вы утверждаете, что не завидовали ему?

– Не деньгам. Я-то как раз из состоятельной семьи. Моему отцу принадлежит большая фармацевтическая фабрика, он был недоволен, что я не пошёл по его стопам. Но я надеялся стать вторым Люпоном. Из-за этого лишился помощи отца… – Додиньи вяло поковырял стылый жульен. – Зато добился своей цели. Я знаю, что я лучший эксперт антиквариата во Франции. В результате я стал так хорош, что понял, как ужасен Люпон. Я был обязан разоблачить его.

– В таком случае мне повезло, что я не успел воспользоваться любезной помощью Люпона в поставках старинной мебели шаху Персии. Вы сообщили о своих подозрениях полиции, указали на людей, которые могли бы желать его исчезновения?

Он поёрзал на стуле, опять захрустел пальцами:

– Полиция не желает меня слушать. Я тут превратился в изгоя. Друзья Люпона сдвинули ряды и убедили следствие, что я – чокнутый завистник.

Я и сам склонялся к этому мнению, но никаких других зацепок для расследования у меня пока не имелось. Я щедро вытряс в его стакан остатки мушкетёрского эликсира.

– В таком случае вам может стать полезен вменяемый помощник. Мне надо снять подозрение со своей жены, вы хотели бы разоблачить шашни Люпона. Это делает нас естественными союзниками, не так ли? Сейчас самое время действовать. Внимание публики приковано к этому человеку, газеты опубликуют любое ваше откровение, а истеблишменту и полиции будет гораздо труднее отмахнуться от ваших показаний. Надо разузнать всё возможное о его махинациях. Возможно, убийца – кто-то, кого мы до сих пор не учли. Если вы поможете мне найти человека, у которого были причина и возможность застрелить Люпона, я охотно начну подозревать его.

А заодно у меня появится возможность тесно общаться с теперешним основным подозреваемым.

Подозреваемый промямлил:

– Ммм… Допустим, пока нам по пути. Но что будет, если вы вдруг обнаружите то, что не хотели бы обнаружить? – грустный взгляд агатовых глаз переплыл на меня. – Что вы сделаете в таком случае?

Мне стало так тяжело дышать, словно на грудь навалился гигантский валун. Но вслух я твёрдо повторил:

– Моя жена совершенно ни при чём.

– А если гипотетически?

– Этот гипотетический случай будем рассматривать только по необходимости. А пока такой необходимости нет.

Мне показалось, что Додиньи глянул на меня с жалостью. Да что это у них всех? С какой стати все – инспектор, Марго, а теперь ещё и этот псих – подозревают Елену? Только потому, что она чужестранка, не своя? Нет, я не стану искать убийцу под неверным светом тёмного фонаря ксенофобии.

Я подыграл ему:

– Раз Люпон продавал фальшивки, у него наверняка были сообщники и жертвы. У кого-нибудь могло возникнуть желание отомстить ему. Нам надо встретиться с самыми очевидными кандидатами в убийцы.

Он долго выгрызал своё решение из заусеницы, потом помахал обслюнявленным пальцем:

– Я готов предъявить доказательства его махинаций, найти его жертв, указать на сообщников, но не могу доказать, что его убил кто-то из них.

– Не волнуйтесь. Если мы сами нащупаем хоть какую-то зацепку, мы напустим на них полицию, а дальше это уже будет не наше дело.

Почти окунув унылый нос в арманьяк, он заявил:

– При одном условии. Вы остановите продажу французского антиквариата персидскому шаху.

– Да как я это сделаю? Вы думаете, кто-нибудь спрашивает меня в таких делах?

– Это моё условие.

– Хм. Я сделаю, что смогу.

– В таком случае попробуем. – И тут же, с невесть откуда взявшимся апломбом: – Но учтите, я взялся сотрудничать с вами не потому, что пытаюсь оправдать себя. А потому, что мне всегда было важно не физически уничтожить Пер-Лашеза, а уничтожить его репутацию. И тут его смерть ничего не меняет. Наоборот, мне очень жаль, что он так уже никогда и не узнает, что будет опозорен.

Я подвинул ему салфетку и карандаш:

– Отлично. Составьте список подозреваемых.

Он начал писать левой рукой, склонив яйцеобразную шишковатую голову. Я сразу узнал кудреватый, летящий почерк. На втором имени Додиньи остановился, поднял на меня грустный взгляд:

– Я уже понял, что вы видели мою записку. Я только не знаю, каким образом. Вряд ли сам Пер-Лашез вам её показал.

Я промолчал. Глупо было с моей стороны цитировать его писульку и тем самым обнаруживать знание, в источнике которого я не мог признаться.

По счастью, Додиньи больше заботился о том, чтобы оправдаться, а не уличать:

– Но я не скрываю, что я её написал. Мне хотелось испортить ему торжество. Пер-Лашез не заслужил этого триумфа. Я обвинял его публично, это знает весь город. Но подумайте сами: если бы я намеревался убить его, стал бы я посылать ему такие записки?

Стал бы? Если бы убийцы не делали ошибок, то преступления не оставляли бы следов. Может, и стал бы. Додиньи – неуравновешенный, эксцентричный невротик, но вовсе не простак. С него сталось бы послать записку с угрозой, чтобы потом утверждать, что сама угроза доказывает отсутствие серьёзного намерения. И правый лацкан смокинга сподручнее всего было оборвать противнику-левше.