Мария Амор - Вкус Парижа

– Почему вы так решили?

– Если бы у вас было имя, вы бы не интересовались Додиньи. А вы им интересуетесь.

Я рассмеялся:

– Вас не обманешь, мадемуазель.

Она проводила взглядом дым своей сигареты:

– Ив-Рене как-то рассказал, что Додиньи однажды угрожал ему, клялся, что убьёт и его, и себя самого.

Опершись на локти и пытаясь разглядеть её глаза сквозь собственное отражение в тёмных стёклах, я сказал по-русски:

– Как вовремя вы вспомнили, а!

Она недоумённо свела брови. Я перешёл на французский:

– Вы не говорите по-русски?

– С какой стати? Только потому, что мой отец был поляк? Это причина ненавидеть Россию и всё, с ней связанное, а не учить русский язык.

Момент для решения споров славян меж собой показался мне неудачным.

– А по-польски вы говорите?

– Ни единого слова. Я родилась во Франции, отец мой ещё до войны вернулся в Польшу, я его почти не помню.

Марго отодвинула бокал и взяла в руки сумочку, сигнализируя конец встречи. Я попросил счёт. Эмансипированные бабочки оставили мужчинам две привилегии – писсуар и платежи.

На прощанье я сказал:

– Похоже, у Люпона и в женщинах был непогрешимый вкус.

Она польщённо улыбнулась, приняв эту фразу за комплимент. Я же имел в виду нечто другое. Мне стало понятно, почему эта красивая, умная и волевая женщина не нашла человека, который смог бы полюбить её. Медузу Горгону было легче полюбить, чем Марго Креспен. Неудивительно, что успешного и невезучего Люпона, женой которого была жёсткая Одри, а любовницей – беспощадная Марго, привлекла женственная и нежная Елена.

Прямо из ресторана я поехал в Латинский квартал. По дороге обдумывал состоявшийся разговор. Я не верил Марго, но даже то, как и о чём нам лгут, позволяет кое-что понять и о многом догадаться. Это в конце концов тоже недоказуемая, но полезная информация.

Марго ненавидела Одри и завидовала ей. У Марго имелся самый сильный мотив, какой только может быть у женщины: оскорбление, обман и ревность. Она пыталась обвинить мою жену, но охотно подсыпала аргументов и против Додиньи. Марго мне не понравилась, и я очень хотел бы верить, что это она застрелила Люпона, но разумнее было верить фактам. А основываясь на фактах, мне следовало подозревать Додиньи.

Я вышел на станции «Одеон» и прошёл до рю Месье-де-Пренс. Контора мятежного антиквара располагалась в заднем дворе узкого здания, стиснутого с обеих сторон соседними строениями. Тут не было ни громадных витрин, ни элегантных дверей в стиле ар-деко, только три ступеньки вниз и узкий вход в общее парадное с пропахшей кошачьей мочой лестницей. Я подёргал запертую дверь между угольным сараем, помойкой и чьим-то гаражом, заглянул в пыльное окно. В темноте виднелись груды беспорядочно наваленных книг. Марго упомянула ресторан «Полидор», и я направился туда, благо он находился в паре сотен метров на той же рю Месье-де-Пренс.

В душном зале, отделанном потемневшими от времени балками, пустовали длинные столики с клетчатыми скатёрками, над солонками нервничали мухи. Тут наконец повезло: официант кивнул на забравшегося в дальний угол худого носатого мужчину лет тридцати пяти с желтоватым лысым черепом. Вместо описанного Марго клетчатого сюртука «цвета желчи» на нём болтался обычный серый пиджак. Длинную шею небрежно обматывал мятый шёлковый платок. Пока я пробирался к Додиньи, его глубоко посаженные чёрные глаза затравленно следили за мной сквозь круглые стёклышки пенсне в тонкой металлической оправе.

– Добрый день, месье Додиньи. Я – доктор Воронин, месье Люпон скончался на моём операционном столе.

Дёрнулись хрящеватые уши, узкоплечее тело попыталось вдавиться в стену. Влажные пальцы полежали в моей ладони дохлой рыбой. Заполучив руку обратно, Додиньи нервно потёр её, словно пытаясь уничтожить моё прикосновение.

– Надеюсь, он не страдал, – вызывающе заявил он пронзительным дискантом.

– Как вам сказать… Продырявленная грудная клетка – это неприятно. Разрешите? – я сел напротив, не дожидаясь ответа. – Вы ведь знаете, что моя жена участвовала в позавчерашнем ужине в «Ля Тур д’Аржане»? Люпона убили, когда он выбежал за ней из ресторана.

Кадык Марселя Додиньи судорожно прыгнул вверх и вниз по жилистой шее:

– Почему я должен об этом знать?

Его длинная физиономия постоянно двигалась: лоб морщился, тонкие губы кривились, глаза бегали.

Я мягко заметил:

– Об этом писали все газеты, а вы, насколько я понимаю, были знакомы с месье Люпоном и даже оспаривали его профессиональные заключения?

Он резко дёрнул костлявой рукой, едва не сбив тарелку с недоеденным картофелем жюльен:

– Я был его критиком, но не убийцей!

– Я ни в чём не обвиняю вас, месье.

Я заказал бутылку арманьяка. Если расследование затянется, я либо сопьюсь, либо разорюсь, а скорее всего – и сопьюсь, и разорюсь.

– Я всего-навсего пытаюсь разобраться в том, что произошло, потому что подозрение пало на мою жену.

Не знаю, почему я успокаивал этого типа. Уж очень он нервничал, вот почему. Ложечка Додиньи звякнула о чашку. У него были длинные жёлтые ногти, мизинец левой руки опоясывало металлическое кольцо-печатка в виде сундучка. Теперь он с упорством гадалки разглядывал свой кофе.

– Значит, газеты врут, и Люпон не успел сообщить вам имя убийцы.

– О, я вижу, вы всё-таки штудировали прессу! А почему вы решили, что не успел? – сцепив руки на затылке, я откинулся на стуле.

Он бросил с вызовом:

– Тогда бы вы не подозревали меня! Вы ведь подозреваете меня?

Я разлил арманьяк по бокалам и оставил его подышать.

– Вы бы удивились этому? Всем известно, что вы обвиняли покойного в жульничестве. Я случайно присутствовал при том, как Бартель дозванивался до вас, так что знаю, что во время убийства вас не было дома, а вчера утром вы рыскали вокруг «Ля Тур д’Аржана». Гарсон в соседнем кафе видел вас, даже уведомил полицию.

Додиньи принялся крутить пальцы. Вдоволь похрустев суставами, признался:

– Я действительно проходил мимо вчера утром. Просто из любопытства. Конечно, я надеялся найти хоть что-нибудь, что прольёт свет на происшедшее, но вы-то делали то же самое, кстати. А в вечер убийства я был в театре Сары Бернар на премьере дягилевской «Кошки», я уже сообщил это инспектору.

Хотел бы я видеть его прежний сюртук. Чем больше он оправдывался, тем явственнее я представлял этого знатока старинных гарнитуров в потрёпанном клетчатом пиджаке цвета высохшей горчицы с большими роговыми пуговицами цвета слоновой кости.

– И как вам спектакль?

Он потеребил кончик носа:

– «Кошка» – это новый балет Баланчина. Ольга Спесивцева всегда прекрасна, а в роли кошки была просто неописуема. Я её страстный поклонник.