Мария Амор - Вкус Парижа

Дома Елена в тёмно-синем домашнем платье сидела на диване и расшивала очередную шляпку. С граммофона манерный голос выводил: «Мадам, уже падают листья…» Она даже не привстала мне навстречу. Это после того, как ради неё я вытерпел Марго Креспен и Марселя Додиньи!

Не отрывая взгляда от иглы с бусиной, спросила:

– Где ты был?

Я небрежно ответил:

– Водил Марго Креспен в самый дорогой ресторан Парижа – «Фландрен».

Тут я получил полную меру её внимания: она отложила рукоделие.

– Ты водил эту женщину во «Фландрен»? И как эта Марго?

Я снял пиджак, расслабил узел галстука:

– Типичная современная бабочка: эгоистичная и себялюбивая до мозга костей, гедонистка во вкусах, расчётливая в действиях, алчная, пожираемая внутренним беспокойством, надменно откровенная, амбициозная и источающая слегка гнилостный соблазн.

Отчитавшись, пошёл на кухню и начал заваривать себе чай. За моей спиной послышался нервный, дрожащий голос:

– Так вот, оказывается, какие женщины тебе нравятся?

Её обвинение взбесило меня. Не поворачиваясь, помешивая сахар, бросил:

– Я не слепой и не кастрат. Мне многие молодые красивые женщины нравятся.

Воцарилась тишина, которую можно было резать ножом, только в гостиной всё тот же манерный голос тянул: «Лиловый негр вам подаёт манто…»

Я сразу раскаялся и добавил:

– Но люблю я только тебя.

Это заявление опоздало: дверь спальни с шумом захлопнулась. Граммофон наконец-то заткнулся.

На кухне нашлись остатки подсохшего багета, сыр, вяленая колбаска с лесным орехом. Я выудил из кладовки припасённую бутыль «Шатонёф-дю-Пап» и угрюмо прикончил её, провожая взглядом фары машин под окном. Умнее было бы просто промолчать об этой встрече, но нас слишком многие видели. Не хватало ещё, чтобы Елена узнала об этом свидании от третьих лиц. Но монета искренности явно не имеет хождения в отношениях. Меня охватили тоска и страшная усталость. Что-то произошло с нашей жизнью, с нашей привязанностью, с нами самими, и я не знал, как вернуть потери. Оставалось только надеяться, что, когда найдётся истинный убийца, мы сумеем обрести прежнюю нежность, уверенность и радость. Я всё ещё любил Елену – мою жену, женщину в стареньком халатике и стоптанных тапочках. Я прожил с ней семь счастливых лет перед тем, как в Париже из любящей, заботливой богини домашнего очага не вылупилась тщеславная и суетная бабочка. Эта «русская персиянка» была незнакомой, пугающей и неуправляемой. Я не хотел превратиться в «мужа русской персиянки». Но как бы ни запутались наши отношения, я знал, что сделаю всё на свете ради её спасения.

В спальне было темно и тихо. Елена или уже спала, или делала вид, что спала. Не включая свет, я разделся, нырнул под одеяло и, едва моя голова коснулась подушки, провалился в тяжёлый, безрадостный сон.

Утром проснулся первым. Бесшумно собрал свою одежду и выскользнул из спальни. Если Елена и проснулась, то не подала виду. Мы оба прикладывали немало усилий, чтобы не общаться друг с другом.

30 мая, понедельник

В воскресенье состоялись похороны месье Люпона, и пресса продолжала обсасывать загадочное убийство известного арт-дилера и его скандальную личную жизнь. В этом преступлении соединились все компоненты сенсации, а поскольку интерес к историческому перелёту Линдберга через Атлантику, всего десять дней назад объявленному газетчиками величайшим событием со времён Воскресения Христова, стремительно угасал, репортёры стайкой грифов перелетели под мост Турнель и теперь остервенело обгладывали труп антиквара.

Развороты украшали фотографии с кладбища, обширно цитировались надгробные речи. Лишь Paris-Soir не удостоила церемонию ни единым словом. Вместо прежних панегириков Люпону светский раздел опубликовал пространный и восторженный некролог ирландскому историку Джону Багнеллу Бьюти. Более того, судя по подробным отчётам остальных газет, Антуан Бартель даже не присутствовал на похоронах. Похоже, журналисту не удалось удержать решительную вдову в своих назойливых объятиях.

Мадемуазель Креспен на церемонии также не присутствовала. Клэр Паризо явилась с мужем, но вдова отказалась принять её соболезнования. Помимо близких друзей гроб Люпона провожали антиквары, музейные кураторы, арт-дилеры, дизайнеры и галеристы Парижа. Все, за исключением изгоя Додиньи.

В Le Petit Parisien некролог принадлежал перу главы отдела декоративных искусств Лувра – месье Камиллу Мийо: «Ив-Рене Люпон был лучшим антикваром Франции, лучшим из нас. Знатоки восхищались его знаниями, его дотошностью, его выдержкой и умением убеждать». Я невольно хмыкнул: мою жену бесподобный Люпон всё же убедить не смог. Главным качеством покойного автор объявил абсолютный вкус. И тут, пожалуй, даже я не спорил.

Камилл Мийо фигурировал в составленном Додиньи списке. Кроме него, мой новый помощник вписал Жерара Серро – владельца галереи «Стиль», которая демонстрировала обнаруженные Люпоном шедевры; Эмиля Кремье – декоратора, обставлявшего дома своих клиентов предметами из этой галереи; Бернара Годара – куратора Версаля и Дидье Мишони – краснодеревщика, специалиста по реставрации старинной мебели. В списке также упоминались два богатых коллекционера, по уверениям Додиньи – жертвы Люпона.

Мы решили начать с коллекционеров. Как только наивные покупатели приобрели свои экспонаты, Додиньи немедленно позаботился просветить их, и теперь он не сомневался, что облапошенные невежды затаили злобу на арт-дилера, загнавшего им фальшивки по цене Тадж-Махала. Первым простаком был нефтяной магнат из Техаса. Неугомонный ревнитель подлинного антиквариата ещё в марте отослал ему письмо с подробными доказательствами обмана. Тот даже не ответил.

– Это не значит, что ему всё равно! – горячился Додиньи. – Богатые люди не любят публично оказываться в дураках. Видимо, предпочёл не поднимать шума.

– Заметим, что он даже не попытался оспорить ваши утверждения. Не хочу огорчать вас, месье Додиньи, но, похоже, он просто не поверил, а приобретённое им изголовье кровати Жозефины де Богарне по-прежнему украшает техасское ранчо.

– Нет, – покрутил носом Марсель, – вы ничего не понимаете в коллекционерах. Для собирателя обнаружить, что он обладает подделкой, – это как обнаружить, что ему изменяет любимая женщина. Далеко не все мужья рвутся показать свои рога.

Меня задела эта аналогия. Я бы непременно выяснил сомнение в верности Елены. И тут же насторожила собственная чувствительность к небрежным словам чудака. С какой стати принимать их на свой счёт? Только потому, что у моей жены в Париже появилась собственная жизнь и супружеская неверность в моде наряду с чарльстоном? В Тегеране я бы никогда не унизился до мучительных подозрений. Что если именно они – причина моего расследования, а вовсе не одно лишь благородное желание обелить Елену? Нет, конечно. Все газетные инсинуации в её адрес – просто бредни наёмных писак. Но техасца отметаем.