Дмитрий Сергеев - Особняк на Почтамтской

Весь день Елена Павловна изыскивала себе занятия, лишь бы отвлечься, забыть про то, что мучило. Вечером после обеда надумала пойти к модистке: пора, дескать, позаботиться о наряде к предстоящему балу. Иван Артемович предложил заложить в кошевку любимую ею мухортую кобылу.

— Не нужно, — удержала она его, когда муж хотел распорядиться. — Пройдусь пешком — всего-то два квартала.

— В этакую стужу! При твоем состоянии…

— Напротив, полезно. Утром я выходила из дому, мне только лучше стало от этого, — заверила она.

— Ну, если так, — не возражал больше супруг.

В воздухе еще витал едва ощутимый запах недавнего полуденного потепления — первое в эту зиму напоминание о приближающейся весне. Но заметно уже приморозило. Солнце повисло над Кайской горой, вот-вот скроется за ней. Небо в той стороне сделалось предзакатно палевым, но еще не начало багроветь. Холодные тени от домов наискось пересекали улицу.

Пройдя немного, Елена Павловна оглянулась. Особняк смотрелся мрачным, кирпичные выступы, озаренные косыми лучами с одной стороны, разлиновали бревенчатую стену сверху вниз. Крохотные оконца в углублениях между контрфорсами наводили на мысль о тюрьме. Недоставало только решеток. Впервые в глаза ей бросилось несоответствие парадного крыльца с навесом, самодовольно выступающего в улицу, с видом стены, обращенной во двор, как будто подставили одно к другому из разных зданий.

Особенно дом Валежиных проигрывал в соседстве с двухэтажным особняком Бабаевых, карнизы и наличники которого изукрашены затейливой резьбой, а по углам на скате крыши стояли причудливые башенки. Сейчас, под снежными шапками, они напоминали клетки для канареек, когда их закрывают накидкой, чтобы птицы уснули. Казалось, имей она возможность жить вот в таком праздничном, светлом доме, все ее беды сняло бы как рукой.

Рукам в енотовой муфте было покойно и тепло. Утреннего ветра не стало, но дым не поднимался кверху, а оседал, обволакивая улицы пахучим туманом. Про цель, с какой она вышла, Елена Павловна позабыла, а когда спохватилась, увидела, что идет в другую сторону. Возвращаться не захотела. Дойдя до Баснинской, машинально свернула направо и вышла на Амурскую, и лишь тут сообразила: ноги сами несли ее к знакомым местам, где прошло ее детство. Во всякую трудную и печальную для нее минуту ее тянуло туда. Одноэтажный дом окнами на Ангару, вернее, на прибрежный пустырь между двумя каменными церквами, по-прежнему стоит там. Каждый раз, когда она проходит мимо его высоких окон, сердце у нее обмирает от щемящей и сладостной тоски.

Над обширной площадью перед новым собором призрачным маревом скопилась морозная мгла. Сквозь нее едва проступало основание храма, и только центральный купол, вознесенный в блеклое небо, сверкал, озаренный закатными лучами. Справа от него тщетно рвался ввысь тонкий шпиль костела: тягаться с собором ему не по силам, тень накрыла его полностью.

В костеле Елена Павловна бывала лишь в раннем детстве, а после их с Мишей по настоянию отчима крестили в православную веру и больше не позволяли ходить в костел. Она смутно помнит одну музыку, которая рождалась в подкупольной вышине готического храма. При взгляде в костел ей всегда вспоминалось звучание органа и ее ненадолго охватывало состояние, подобное сновидению. Со службами в православном храме не связано отрадных чувств: в детстве ее принуждали ходить в церковь, требуя неукоснительного исполнения обрядов, не давая никаких объяснений. Она полюбила слушать пение хора во время служб, но при этом никогда не испытывала молитвенного трепета.

Елена Павловна медленно обошла собор слева. Солнце к этому времени спустилось за сопку. Спасская церковь, которую заслонял собор, предстала окутанная жидким туманом. Призрачно белела церковная стена, из оконных ниш немо гляделись сгустки багровой тьмы — стекла отливали меркнущим светом заката. Невдалеке справа чернел остов знакомого дома. В нем прошло ее детство. Слышалось, как там лязгали железом: кто-то, неразличимый издали, переходил от окна к окну, закрывал ставни. Круглые болты с прямоугольным вырезом на конце для чеки хорошо памятны ей. Глубокие и узкие пазы, через которые пропускалось железо, пронизывали всю стену. Почему она так боялась этих отверстий? Помнит, как, пробудившись среди ночи, со страхом прислушивалась ко всякому шороху, особенно к тому, что доносилось от окон: ведь через сквозные отверстия в спальню могли заползти злые существа неведомого облика. Как же ей хотелось сейчас хотя бы ненадолго вернуться в ту пору, снова пережить те наивные страхи. Несбыточное желание минутной болью пронзило ее.

Назад шла по Тихфинской улице: если будет настроение, завернет к модистке, а нет, по Троицкой вернется домой.

Минуя гостиный двор, непроизвольно замедлила шаги: из номера на втором этаже через раскрытую форточку доносились мужские голоса, похоже спорившие о чем-то, раздавался женский смех…

Чуть ли не в этом номере и собирались тогда. Плавали облака табачного дыма, непримиримо взблескивали глаза яростных спорщиков. Словесные схватки представлялись ей подобием рукопашного боя, только что бескровного. Но в них были побежденные и победители. Последние легко познавались по торжествующему сиянию лиц, по раскованности и уверенности жестов.

Елена Павловна представила себе точно таких же восторженных институток, какой была сама семь лет назад. Они молча сидят по углам, суть разногласий им не всегда понятна, но исход словесных поединков их занимает необычайно. Их глаза восторженно светятся в сумраке скудно освещенного номера, вдохновляя местных карбонариев…

А может быть, она заблуждается: вовсе не на такую сходку собрались сейчас в гостинице — кутят и веселятся, не ведая никаких других забот.

Задерживаться дольше под окнами неприлично, Елена Павловна ускорила шаг. Не вздумалось бы Ивану Артемовичу послать Глашу к модистке, чтобы встретить ее. Вот поднимется переполох, когда выяснят, что Елена Павловна не заходила к портнихе. Чего доброго, под впечатлением давешнего происшествия, кинутся на Ангару. Рассказывали, будто в полынье напротив бани выловили утопленника. Глаша говорила, что у него проломлена голова, уверяла с такой страстью, будто видела своими глазами, хотя Елена Павловна доподлинно знает, что горничная не отлучалась из дому.

Слово «полынья», лишь возникнув в уме, обдало ее ознобом. Представилось, как ледяная вода проникла под одежду, смертельными судорогами перехватила дыхание. Бр-рр!

Позади, настигая ее, все громче раздавались чужие шаги. Судя по твердости и резкому скрипу, мужские. Внезапное предчувствие охватило ее. Она шла, обострив слух, и держалась чуть напряженней, чем хотелось. Человек, настигавший ее, был уже за спиной: уличный фонарь бросал его тень на заснеженный тротуар рядом с ее собственной тенью. Они удалялись от источника света, их тени стремительно удлинялись, и от этого казалось, что движутся они много быстрей, чем на самом деле. Елена Павловна отступила на обочину. Но шедший позади нее не захотел обгонять — замедлил шаги. Так они прошли еще немного. Теперь уже Елена Павловна стремилась скорее приблизиться к освещенному перекрестку.