Дмитрий Сергеев - Особняк на Почтамтской

Незнакомец держался позади нее не далее чем в трех шагах. Елена Павловна приготовилась вторично уступить тротуар, как только они достигнут освещенного места. Нужно будет сказать ему что-нибудь, дать понять, что он ведет себя неподобающим образом. Но он заговорил первым.

— Лена, — негромко произнес он, она сразу узнала голос, — целую версту иду за тобой. Я, как влюбленный гимназист, торчал под вашими окнами, надеясь на чудо — увидеть тебя.

— Зачем? Мы не должны видеться.

— Не говори так. У тебя не хватает мужества признать правду.

— Правду? Какую правду? — Минутная растерянность охватила ее, в уме судорожно пробежала мысль: откуда Виктору известно то, что мучает ее? «Да нет, он не может ничего знать».

Виктор поравнялся с нею, в зыбком свете она узнала удлиненный овал его аккуратно подстриженной бороды. Меховая папаха наполовину скрывала высокий лоб мыслителя. Других подробностей разглядеть было невозможно, поэтому сказать, сильно ли он изменился за прошедшие годы, она не могла. Но глаза сверкали давними искрами неугомонного спорщика.

— Какую же правду я не смею признать? — спросила она, с облегчением осознав свою независимость от него. До этого мига она все еще опасалась за себя.

— Ты сама искала встречи со мной, только не признавалась себе.

Елена Павловна усмехнулась. Услышь она эти слова несколькими минутами раньше, пожалуй, сочла бы их за истину.

— Прости, ты либо нахал, либо ясновидец.

— Почему либо-либо? Нельзя быть ясновидцем, не будучи нахалом. Будешь скромным, никто не узнает о твоем даре. Все библейские пророки нахалы. Поэтому их и побивали каменьями. Большинство обывателей подобны скотам: покой им дороже счастья. Поэтому они и ненавидят возмутителей. Так было, и так есть.

— А ты бы хотел, чтобы возмутителей покоя любили? Но ведь ты презираешь людей, называя их скотами, а в то же время жаждешь их любви, признания.

Говоря эти фразы, Елена Павловна про себя удивлялась, что способна на это, удивлялась одновременно и тому, что когда-то подобное пикирование казалось ей проявлением остроумия и самостоятельности. В ту пору ей льстило внимание Виктора и других, таких же, как он, ряженных под карбонариев. Все, что тогда казалось остроумным, на деле было столь же претенциозно и банально, как и то, что они произносили теперь. Что-то уж очень легко вошла она в прежнюю роль. Верно, смотрела и слушала себя теперь как бы со стороны.

— Я презираю их — какими они стали, какими их сделала наша подлая действительность…

Он говорил еще что-то — она перестала слушать. Безвозвратно прошло время, когда она завороженно внимала каждому его слову, — теперь до слуха доносились только произносимые звуки, ее сознание оставалось глухо.

— Близок день, который рассечет время на «до» и «после», — уловила она фразу, знакомую ей издавна.

— И тебя это нисколько не пугает?

Он молча с ожиданием глядел на нее, глаза светились искрами отраженного света недалекого фонаря.

— Ведь по твоим представлениям день, который разделит время на «до» и «после», разделит и людей на своих и чужих. Значит, прольется море крови. Сколько при этом пострадает невинных, просто порядочных, которые не захотят участвовать в кровавой распре.

Послышался хриплый смешок, тоже хорошо памятный ей.

— Уж не благотворителей ли, жертвующих на нужды обездоленных, называешь ты порядочными?

— Хорошо, — уступила она. — Помню, этих вы не щадили: ведь по-вашему, все они жиреют на чужих бедах. Но пострадают и их дети.

— Жертвы неизбежны…

— Господи! — воскликнула она. — Все то же.

— Что? — не понял он, к чему относилось ее восклицание.

— Какой я была наивной и глупой.

— Ты не была глупой. Никогда и никто не мог сказать этого.

— Не нужно — я знаю.

— Лена, мы не можем вот так посреди улицы.

— Ты полагаешь, я пойду к тебе в нумер?

— Зачем же. Я понимаю — в гостиницу невозможно. Я снял комнату, это недалеко. Эй, извозчик! — крикнул он, завидев подъехавший к подворью экипаж.

Рысак, негромко всхрапывая, сдерживаемый удилами, приблизился к ним. Елену Павловну покоробило. Хорошо, что в темноте извозчик не может видеть ее лица.

— Ты… — Гнев душил ее. — Ты и верно нахал!

Он молча взял ее под руку, пытаясь силой усадить в санки. Елена Павловна вырвалась.

— Я сейчас закричу, позову людей!

Извозчик, немного, помедлив, отпустил вожжи.

— Слышь, барин! — обернулся он. — Ты поначалу барышню уломай, посля извозчика кличь.

Одна-единственная мысль не отпускала ее, пока она шла домой: что же содержалось такого заразительного для нее в словах Виктора в то, прошедшее время? Или же причиной было совсем другое: она была молода и жаждала дела.

«Так неужто же каких-то семь лет состарили меня? Состарили мою душу?»

Уже подходя к дому, увидала Никиту, вышедшего из калитки. В темноте старик не узнал ее. Не за ней ли послан Никита? Иван Артемович отправил его встретить ее. Хотя для этой цели лучше было направить более шуструю Глашу. На всякий случай окликнула старика, спросила, не за ней ли он послан. Нет, оказывается, никто в доме не спохватился ее.

— Иван Артемович ушли в лавку на Дегтяревскую — там неприятности.

Ничуть ее не заинтересовало, какие неприятности возникли в лавке, не придала значения известию. Из слов Никиты почерпнула одно: мужа нет дома, он отлучился по делам в мелочную лавку, которая на Дегтяревской, неподалеку от почтамта.

Еше в парадном, поднимаясь по лестнице, услыхала наверху голос брата. Неожиданный визит. Вечерами Михаил Павлович избегал бывать у них в доме. В первый год замужества она обижалась на брата, что он пренебрегает дружбой с Иваном Артемовичем, мечтала сблизить их. Ее воображение рисовало идиллическую картинку: сидят на диване Иван Артемович и Михаил Павлович, увлеченно беседуют, она, улыбаясь, смотрит на них, радуясь тихому и мирному счастью в доме. Увы, ее мечте сбыться не суждено: брат был не просто холоден к Ивану Артемовичу, а не любил его активно, тот в свою очередь не питал ни малейшей симпатии к своему шурину. Единственное, что, не сговариваясь, соблюдали оба, так это не выказывали своих чувств. Обычно брат наведывался днем, когда муж либо находился в отлучке, либо не мог уделить внимания родственнику по причине занятости. Обоих такое положение устраивало. Встреч наедине они избегали, откровенных разговоров не затевали.

Елена Павловна сообразила, что привело Мишу в такое неурочное время — беспокойство за нее. Ее болезненная вспышка утром сильно встревожила его. Она уже и позабыла про свою истерику, а брат весь день помнил и мучился.

— Ну, слава богу! — воскликнул он, увидев ее. В глубине матово-карих глаз искристо вспыхнули две черные точки. Как бы хорошо он ни владел собой, глаза выдавали его чувства. Он умел погасить улыбку, заставить окаменеть свое лицо — глаза не подчинялись его воле. Сейчас он, напротив, улыбался, старался выглядеть беззаботным — взгляд выражал озабоченность и сильное волнение. Он мог обмануть кого угодно, только не ее.