Дмитрий Сергеев - Особняк на Почтамтской

— Глаза влюбленных просвечивают душу, — с улыбкой подсказал он.

По его лицу она поняла, что он принял ее мысль всерьез, но не желает в этом признаться.

— Именно так: глаза видят то, чего вроде бы нет, но оно есть — пусть заложенное только, но не осуществленное.

— Или неосуществимое.

— Зачастую неосуществимое. Лишь на короткий миг для влюбленных зримой становится эта зыбкая возможность — ее они видят, ее чарам поддаются. Мгновение истекает, и приходит то, что мы называем отрезвлением. На самом деле это утрата. Возможно, самая тяжелая утрата. Ничем не заменимая, никакими благами. Человек думает, он обманывается, поддается секундному влечению, ан нет — чувства говорили ему правду. Только не внешнюю, житейскую правду, а правду глубинную, в обычном состоянии невидимую. Об этой-то утраченной способности мы после тоскуем всю жизнь. Довольствуемся подделкой настоящего чувства. Ведь даже и те, кто совсем не верит в любовь, признает ее романтической выдумкой, и они хотят невозможного — испытать это чувство. Увы, таковы мы есть: надеемся, что сбудется и то, во что не верим.

Последние слова она говорила отрешенно. Михаил Павлович пристально глядел на нее: в эту минуту сестра была необыкновенно красива.

— Может быть, ты и права, — согласился он. — Человек — существо загадочное. Не тот простенький человечек, про которого толкуют экономисты, живущий одними животными потребностями, а человек духа — подобие бога. Самое поразительное и необъяснимое в нас — это стремление к истине. Людям, зараженным ею, она приносит только беды. Блага всегда достаются другим. Это удивительно! — Михаил Павлович слышал — наверху появился Иван Артемович, о чем-то справлялся у прислуги, ненадолго задержавшись в прихожей, потом его шаги приблизились к двери кабинета, где уединились они с Леной, и теперь он уже мог слышать их разговор. — Удивительно и необъяснимо, — повторил он. — Если только не считать, что люди, обремененные сей редкой потребностью, исполняют не свою волю…

— А волю свыше. — Иван Артемович, широко и благодушно улыбаясь, появился в проеме распахнутой двери. — Не ведаю, о чем разговор, — расслышал только последние слова, — сказал он, протягивая своему шурину обе руки, изображая этим жестом не существующую между ними сердечность.

Михаил Павлович не поддержал его игры, подал одну руку, пожатие получилось непродолжительным и вялым. Иван Артемович словно бы ничего не заметил.

— Угадал я? — смеясь, справился он. — О праведниках шла речь?

— О них, — сухо подтвердил Михаил Павлович. — Сознание этого позволяет им, — продолжал он, обращаясь к сестре, — сознавать себя независимыми в нашем мире, подчиненном законам наживы. Им не сладко, но только они по-настоящему свободны и счастливы.

Елене Павловне показалось, что Миша все-таки неприметно сменил тему разговора: отчасти, видимо, этому способствовало появление ее мужа.

— Прекрасная идея, — как бы вовсе не замечая холодности шурина, продолжал Иван Артемович. — Только увы, — скоморошьим жестом развел он руки, — не для нашего брата. Нам от барыша отказываться нельзя. Без барыша — фьють! В трубу.

Как ни тщился Иван Артемович произвести впечатление человека беспечного, в домашнем кругу позабывшего недавние заботы, готового шутить и балагурить, ему не удалось провести Елену Павловну.

Михаил Павлович собрался уходить.

— Нет, нет! Этого я не допущу, — воспротивился Иван Артемович. — В кои-то веки собрались вместе, так и отужинаем у нас. Велю подать шампанского по такому случаю. Удержи его, — наказал он Елене Павловне.

— В самом деле, Миша, почему бы тебе не поужинать с нами?

— Что ж, пожалуй, — уступил тот.

Натянутости не удалось преодолеть и за столом. Усилия Ивана Артемовича создать видимость родственной простоты и раскованности, никем больше не поддержанные, не ослабили напряженности. Разговор продолжился, но так и не обрел легкости, приличной для застольной беседы. Будь Елена Павловна в другом настроении, она постаралась бы внести недостающие теплоту и доверительность. Сегодня она не в состоянии была играть роль гостеприимной и беспечной хозяйки. Ее лицо точно одеревенело, даже слабую улыбку ей приходилось выдавливать из себя.

Почему Иван Артемович заговорил о скуке, якобы царящей в городе, о том, что зимними вечерами горожане маются, не ведая, чем и как развлечь себя, она прослушала.

— Иные, кто помоложе, просто безобразничают, — неожиданно поддержал начатую тему брат. — Трое ухарей своротили афишную будку, затолкали в нее дырявое ведро и посреди ночи давай по улицам катать — весь околоток переполошили.

— Развлечение для великовозрастных остолопов, — оценил Иван Артемович. — Самим наскучило раньше, чем кого-либо из постели подняли: наши обыватели крепки на сон. С этими шалопаями разговор короткий: изловить и высечь розгами принародно.

— Розги средство домашнего воспитания. Законом не дозволено.

— А, право, жаль. Высечь на площади публично — полгорода привалит посмотреть. Назавтра чиновникам будет о чем посудачить на службе.

— Однако на службу приходят не развлекаться.

— А это как сказать, — усмехнулся Иван Артемович. — Мне сдается, что всякие там присутствия и конторы наполовину затем и существуют, чтобы людям было где посплетничать. Нет, нет, — как бы возражая шурину, поспешил оговориться Иван Артемович. — Есть конторы и деловые. К примеру, полицейская часть. Но да ведь и у вас случаются промашки.

— Какие промашки? — нахмурился Михаил Павлович, неожиданно для сестры обнаружив свою неизжитую детскую привычку закусывать нижнюю губу в моменты сильного волнения. Взглядом исподлобья скользнул по лицу Ивана Артемовича. Тот улыбался, стараясь произвести впечатление человека, ничем не озабоченного. Подстриженная клином бородка слегка удлиняла его округлое лицо, облагораживала, придавала некую аристократичность. Особенно это подмечалось, если сравнивать его внешность с обликом Артема Кузьмича, запечатленным на фамильном портрете. Черты лица повторились почти полностью, только портрет написан, когда старшему Валежину было уже под пятьдесят лет. Но не в этом главное различие, не в возрасте. Размашистая мужицкая борода лопатой и простая домашняя рубаха, в которой тот позировал, с первого взгляда изобличали простолюдина. Иван Артемович следил за своей внешностью. Аккуратно подстриженная бородка и костюм придавали ему сходство с Виктором Пригодиным. Открытие она сделала только что. Елена Павловна даже вздрогнула от неожиданности. Муж заметил ее тревогу и машинально глянул в зеркало на свое отражение.

— Какие промашки? — нетерпеливо повторил Михаил Павлович.