Дмитрий Сергеев - Особняк на Почтамтской

— Этак, когда хошь нагрянь — сколь-то чаю найдешь не в фасовке, — высказал Захар, как бы подсказывая мысль-выручалочку.

Он все же терялся в догадках и не особенно откровенничал с Михаилом Павловичем.

— Ну, а воз кто бросил? Почему лошадь к вашим воротам отвернула?

— Ума не приложу, — без зазрения совести лгал сиделец, глядя в глаза Михаилу Павловичу.

И ведь считает себя честным, и в самом деле честен и набожен. Ему и в голову не придет назвать свое поведение греховным. Вот сказать полицейскому правду он посчитает за грех, а обмануть почтет едва ли не за добродетель.

— Может, еще объявятся хозяева лошади.

— Не объявятся, Захар Емельянович. Ты это прекрасно знаешь.

— Может, и не объявятся, — охотно согласился.

Захар исподлобья бросил любопытствующий взгляд на сидящего напротив него полицейского чина, машинально погладил бороду. Поздний гость задал ему загадку: не понимал он, чего добивается тот. Держался раскованно, не лебезил, не заискивал, ходил на грани между откровенностью и скрытностью, но ни единым словом не обмолвился, не выдал хозяина. Михаил Павлович тоже гадал: поступает ли приказчик так потому, что выполняет наказ Ивана Артемовича не раскрывать карт перед его шурином, или же Захар избрал подобную тактику на всякий случай, возможно даже рискуя навлечь на себя неудовольствие купца: ведь об истинных отношениях между ними он не знает. Нужно отдать должное Ивану Артемовичу: умеет он подбирать людей, преданных делу. Навряд ли Захар нуждается в наставлениях, как ему вести себя с полицейским приставом, будь хоть тот родным братом Валежина. И вряд ли сейчас осознает, что своим поведением выгораживает мошенника, фактически является сообщником. Убежден, что поступи он иначе, скажи правду, так сразу же покроет себя бесчестьем, и поделом, с позором будет изгнан, и ни один торговец не возьмет его в услуженье. И по мнению Захара, купец будет прав. И сотни других сидельцев и конторщиков, которые служат Валежиным, Бревновым и прочим, думают точно так же. Захар набожен и по-своему честен, он ни на йоту не отступится от жизненных правил, которые почитает справедливыми и непременными для себя. С этой удивительной особенностью порядочности Михаил Павлович столкнулся в первые же дни своей службы на полицейском поприще. В ту пору его бесило подобное отношение. Тогда бы он накричал на Захара: «Потворствуешь ворам! В тюрьме тебя сгноить мало!» И сам верил, что перед ним если и не вор, так все равно злодей, сообщник. Но теперь из своего многолетнего опыта знал, что среди таких вот захаров попадаются наичестнейшие люди, искренне набожные, соблюдающие посты. Не ведают, что творят. Вот в чем главная наша беда.

Он никогда не отделял себя от России, хоть и родился поляком — считал себя русским. Не заразился от матери неприятием русского. Отчим тут ни при чем. Не он повлиял на убеждения пасынка. Просто Миша вырос среди русских и насквозь пропитался их духом. Придерживайся он иных убеждений, так никогда не избрал бы поприщем для себя службу в полиции. И то, что давеча в разговоре с Иваном Артемовичем у него нечаянно сорвались слова «ваше дворянство», было для него самого неожиданностью. Почему он так сказал? Мысль эта не давала ему покоя, пока он не разрешил ее для себя.

Вот если бы он сам не был родом из польских шляхтичей, а был бы поляком незнатного происхождения, тогда бы он вполне мог произнести «наше русское дворянство», поскольку русским он себя признает. Но не русским дворянином, а просто русским. Так что не случайная оговорка у него получилась.

Делать ему в доме у Захара больше нечего, пора уходить. И чего ж он хотел добиться от валежинского приказчика? Заранее знал, что никаких разоблачительных показаний не получит. Лишь сейчас, собравшись уйти, понял, что привело его в дом сидельца: выяснить, все ли подручные Ивана Артемовича мошенники? Удостоверился: не все. Но легче от этого не стало. Вывод напрашивался даже еще худший, чем если бы было наоборот, Захар оказался бы мошенником под стать своему хозяину. Тогда бы можно было сказать: купцу-вору служат бесчестные люди. От них и призвана полиция очистить общество.

А что может полиция против людей совестливых, порядочных, которые не осознают преступности своих действий? Любые законодатели, любые установления бессильны. Нужно не карать, а исправлять людское мнение. В задачу полиции это не вменяется.

Действительность такова, что место делает человека вором, рассуждал Михаил Павлович. Ни сам он себя, ни другие не считают его злоумышленником. Покарай, осуди Захара, его пожалеют, будут ему сочувствовать. Преудивительная мораль! Куда только нас заведет? В России всегда возникало противоречие между установлениями закона и нравственностью простонародья. С времен Петра Великого предпринимались попытки сверху исправить дикие нравы, но все попытки были обречены на провал, поскольку не находили отклика и поддержки внизу. И потому так легко благие законы каждый раз обращались в свою противоположность — наносили вред, подкрепляя произвол, и без того чинимый властями на местах.

Покидая дом, мимоходом бросил взгляд на кухонную дверь. Старуха, вовсе уж не такая дряхлая и немощная, как ему представлялось, сидя на лавке, чистила картошку, наполняя большой ведерный чугун. Очистку срезала, не экономя, в полпальца толщиной: видно, в стайке водится своя домашняя живность, которой и предназначались отходы. Надо полагать, живность содержится в холе, хозяйство доброе, как у большинства среднего городского ремесленника и торгового люда.

Отсюда само собой вытекает, что Захар, как всякий рачительный хозяин, сторонник порядка, воров и бандитов ненавидит люто, если потребуется, постоит за себя. На ночь небось топор ставит возле двери, чтоб в случае надобности под рукой был, а то и ружье заряженное держит наготове. Врасплох его не застанешь. А вот поди ты, покрывает воров. Вот уж воистину не ведает, что творит. Запросто уживается в его набожной и совестливой душе этакая раздвоенность, которой он даже и не замечает. А что уж говорить про тех, кто, подобно Ивану Артемовичу, заведомо служит дьяволу, притворяясь честным.

С этими мыслями Михаил Павлович вышел из дому, радушно распрощался у калитки с Захаром, питая к нему невольное расположение. Вдруг мелькнуло: а не раскрыть ли ему глаза? Ведь не глуп — поймет. Но тут же сам себя и осадил: ведь этим самым поступком он не доброе дело сделает, а пустит Захара и его семью по миру. Потому что такой человек, как Захар, пойми он, что служит злу, от правды уже не отступится, чего бы ему это ни стоило.

Возможно, что Михаил Павлович сам придумал его таким, опираясь не на факты, а на одно лишь воображение, растревоженное идиллической семейной картиной, которой он был случайным наблюдателем.