Дмитрий Сергеев - Особняк на Почтамтской

Правда — она и во зло может быть обращена.

Пройти дальше вдоль забора было нельзя: ночная пурга похоронила под глубоким сугробом тротуар и пешеходную тропинку. Нужно идти в обход по санной колее посредине улицы. Недавно взошедшая полная луна озаряла пустынную улицу. Нигде не было видно ни души, лишь дворовые собаки отзывались на скрип шагов. Сугробы искрились, в свете луны отливая малахитовой прозеленью. Дом Федосовой — второй от угла, с виду неказист, особенно в сравнении со своим двухэтажным соседом, принадлежащим лавочнику Журавлеву. Но когда Михаил Павлович приблизился, то понял, что и дом Федосовой не так уж плох: окна высокие, кружевные карнизы из тени проглядывали не четко, казались не вырезанными из дерева, а отлитыми из чугуна. Ставни, как повсюду, заперты, сквозь щели кое-где пробивался свет. Навряд ли Мирошин завалился в постель в этакую рань.

Михаил Павлович поклацал запором — с той стороны примчался здоровенный пес, передними лапами застучал по калитке, норовя перескочить через нее. Лаял всерьез, злобно. Но только из двери послышался голос хозяйки, кобель замолчал.

Михаил Павлович назвал себя, объяснил, что ему нужен квартирант.

Стылый воздух в сенях отдавал заледенелой прорубью — пахло от невидимой в темноте кадки с водой. Михаил Павлович невзначай задел ведра, висевшие на стене, они простодушно звякнули. Хозяйка, шедшая впереди, отворила дверь, и керосиновая лампа высветила в прихожей бок кухонной печи, занавеску, отгораживающую куть. Пол был сплошь застлан разноцветными дорожками домоткаными.

Мирошин занимал уютную чистую комнату, окнами выходящую во двор. На ставни их не запирали, в стеклины, разделенные переплетом рам, гляделась густая непроницаемая синь. Из-под высокой кровати виднелся угол обитого жестью сундука, вызвавшего ехидное замечание у гостиничного полового. На спинку стула накинут мундир околоточного, на деревянном тычке с внутренней стороны двери повешена форменная шинель. Эти немногие предметы как-то чужеродно вторглись в комнату, обставленную на привычный манер небогатых, но состоятельных горожан: были комод, диван, кровать и японская ширма. Последняя, впрочем, за ненадобностью собрана и поставлена в закроватный угол.

Мирошин, по-видимому отужинав, прилег отдохнуть поверх неразобранной постели. Увидав вошедшего к нему помощника пристава, вскочил и стоял на полу босой, в форменных брюках и в домашней кацавейке, надетой поверх нижней рубахи.

Лицо очень молодое, несмотря на усы, которые больше подходят студенту, нежели околоточному надзирателю. Слишком он моложав, румян, небось сам мучается от этого, хотел бы выглядеть постарше, посолидней. В не столь уж и давнем прошлом Михаил Павлович сам страдал по такому же поводу. Не подозревает человек, как быстротечна юность, как скоро утрачиваются ее приметы. После и рад бы кое-что возвратить, ан нет. Непроизвольно бросил взгляд в небольшое зеркало, стоявшее поверх комода, увидал свое отражение: лицо хотя и не сильно постаревшее, но явно утратившее обаяние молодости, свою изрядно поредевшую шевелюру. Давно ли нельзя было гребень протащить сквозь густые вихры, думалось, вечно они будут такими, мучайся поутру, укладывай их, чтобы не топорщились. А вот и топорщиться нечему.

Мирошин растерянно оглядывал себя. Вид у него не такой, каким следует предстать перед начальством, но вместе с тем и нарушения устава не допущено: он у себя дома, а не на службе. Нельзя же все двадцать четыре часа в сутки находиться одетым по форме. Видимо, его тревожила мысль: что за причина привела к нему помощника пристава в неурочный час? Он бы нисколько не удивился, пошли Михаил Павлович за ним городового хоть среди ночи с наказом явиться в полицейскую часть. Визит начальника к нему на квартиру сбил его с толку.

— Садись, голубчик, садись, — сказал Михаил Павлович, стремясь мягкостью обращения внушить подчиненному, что у него нет причины тревожиться.

Михаил Павлович скинул шинель и повесил ее поверх шинели надзирателя.

Мирошин тем временем, немного поразмыслив, надел на себя стеганый домашний халат, совсем почти новый. Должно быть, посчитал вовсе уже неприличным для себя облачаться в форму в присутствии начальника. Сел на стул в почтительной позе. День ему выдался суматошный и хлопотный, он заслужил право на отдых. Но какой же отдых, если к тебе нагрянуло начальство? Молчание, хоть оно и длилось недолго, извело Мирошина, похоже, он все время порывался вскочить на ноги и выструниться.

Стулья в доме Федосовой были с претензией на роскошь, однако хлипкие, непрочные, — стоило чуть пошевелиться, нудно скрипели.

— Я пришел выяснить кой-какие подробности конфискации чая в лавке Валежина, — сказал Михаил Павлович, глядя в лицо околоточного; сейчас тот меньше всего походил на полицейского — студентик, оробевший перед профессором.

Только он заговорил, Мирошин закивал, заерзал, показывая этим, что все понимает.

— Я не знал, чья лавка, — поспешил он сказать в свое оправдание.

— А если бы знал? — все же от него Михаил Павлович не ожидал столь откровенной угодливости, внутренне покоробило.

— Я бы тогда сначала известил вас.

— Вы поступили правильно, Мирошин! А развел бы канитель, вздумал выяснять да извещать, мошенники тем временем успели бы все перепрятать. Их нужно ловить за руку. Расскажи, как произошло? Что навело на след?

Мирошин подтвердил то, что Михаил Павлович уже слышал от Ивана Артемовича, дополнив кой-какими подробностями.

Повторилась почти та же история, что накануне. Мирошин не помышлял ловить контрабандистов. Ему дали адрес мещанки Федосовой — он давно ищет подходящую комнату, — и он отправился взглянуть, подойдет ли. Шел не один, а в сопровождении городового, который и подсказал ему адрес. Только они вывернули на Дегтяревскую, как в конце улицы увидали лошадь, запряженную в сани, идущую навстречу им от Ангары. Мужик, сопровождавший дровни, внезапно всполошился, что есть мочи стегнул коня и сам пустился бежать в обратную сторону. Зачуяв неладное, полицейские кинулись за ним, но мужика след простыл. Лошаденка тем временем, немного протрусив вдоль улицы, свернула к воротам и стала в ожидании. Они осмотрели воз и сразу же обнаружили спрятанные под рухлядью и притрушенные сверху сеном паковки с чаем. Двор, у которого стала лошадь, примыкал к магазину. Направились в лавку. Там в задней комнате старуха и жена сидельца развешивали чай в бумажные картузы. Под подозрение попал и этот чай тоже. Приказчик, верно, божился, будто ни сном ни духом не ведает, чья лошадь подвернула к его воротам. Пытался сбить Мирошина с толку:

— Известное дело, без хозяина конь завернет куда поближе.