Дмитрий Сергеев - Особняк на Почтамтской

Судя по тому, что ему рассказала сестра, убийцей был не кто иной, как Иван Артемович. Скорей всего он совершил злодейство в одиночку: где бы ему среди ночи в считанные минуты сыскать сообщников?

Привычка подниматься чуть свет взяла свое. Навряд ли он спал больше двух часов. Но делать нечего: недосуг ему сегодня нежиться в постели.

По обыкновению, выпил свою утреннюю чашку крепкого чая со сливками. На этот раз она не взбодрила его. То была не усталость. Он и в обычные дни спал помалу и никогда не мучился от этого: достаточно было ему выпить утренним чай, как необходимая бодрость возвращалась к нему. Нет, не физическая усталость угнетала его. В его жизни это была не первая бессонная ночь. Прежде в подобных случаях у него удваивалась энергия: утром его охватывало нетерпение, хотелось действовать. Сегодня он непроизвольно тянул время.

Да, собственно, и некуда было сейчас приложить энергию, будь она у него: дело было ясным. Преступник известен, изобличить его задача не сложная. Остальное: установить мотивы убийства и степень виновности не входит в задачу полиции.

Вспомнил про нож, подобранный на льду. Даже испугался: мог ведь выронить невзначай. Вчера эпизод с находкой ножа каким-то непостижимым образом выпал из памяти. Будто затмение нашло. Очень странное, необъяснимое затмение. Нож, может быть, главная улика. Все остальное можно опровергнуть, объяснить стечением обстоятельств…

Находка лежала в кармане шинели. Платок, которым он обернул нож, присох к лезвию, запачкался в крови. На металле крови совсем не осталось, вся впиталась в ткань, только на рукоятке немного присохла. Рукоятка из черного дерева, резная, с мелкой насечкой, кровь залипла в пазах. Вчера Михаил Павлович не ошибся, нож знаком ему, хотя опознать его в темноте было трудно, да он и не разглядывал. С одной стороны на лезвии у основания клинка в обрамлении узорчатого рисунка изображена сельская церквушка на берегу пруда, на другой стороне наискось и изгибом надпись «Златоустъ». Тот самый охотничий нож, которым Иван Артемович не однажды похвалялся, заявляя, что хотя он и не любитель, а все необходимые принадлежности для охоты у него имеются: по случаю приобрел охотничье снаряжение. До сих пор оно служило ему только лишь как украшение. Второго такого ножа в Иркутске навряд ли сыщешь — штучная работа.

Окровавленный платок Михаил Павлович выбросил в помойное ведро, предварительно испачкав сапожным кремом. Нож вымыл под рукомойником, потом долго, трижды намыливал руки, умывался, не жалея воды. Еще и одеколоном протер пальцы и почистил под ногтями.

Не найдя подходящей тряпицы, завернул нож в кожаный лафтак, который у него остался с прошлого года, когда ему чинили седло, и хранился в столе не столько для возможной надобности, сколько по забывчивости. Насколько он помнит, ножны к охотничьему ножу были деревянные с оковкой из серебра.

Обвязав кожаную укладку тесьмой, чтобы не развернулась, положил свой трофей обратно в карман шинели. Он еще не решил, как ему поступить.

Вначале нужно было навестить сестру. После уже наведается в часть, займется делами.

Город неузнаваемо переменился. Вернее сказать, у Михаила Павловича возникло такое чувство — город переменился. А что именно переменилось, он не смог бы сказать. Во всяком случае, глазом этого не заметишь. Никогда прежде не улавливал он сытного запаха из пекарни Митиных, смешанного с приторной вонью из прачечной мадам Кухляевой — непереносимая смесь. Да еще сюда же накладывалась гарь из трубы дома Медведевых. Черт знает что они там жгут! Все эти разные запахи то смешивались, то достигали обоняния Михаила Павловича каждый раздельно. Под ногами похрустывало не столь громко, как накануне, без истошного визга. Но было холодно и ветрено. Ветер врывался в лабиринты дворов и улиц с Ангары, взвихривал редкий мусор и снежную пыль, вылизывал затверделые сугробы и зеркально оглаженную колею посреди улицы. Кажется, никогда прежде он не замечал в Иркутске такой погоды: не весна еще, но и не зима уже.

В знакомом обличье домов и заборов неожиданно проглянула не замечаемая прежде душа города. И была она на редкость неровной, пестрой, как душа раскаявшегося грешника — ничто еще в ней не определилось окончательно. Уж куда как привычный глазу дом Валежиных предстал чуждым, словно увиденным впервые. Поразило несоответствие его составных частей: боковая, выходящая во двор бревенчатая стена с угрюмыми кирпичными выступами не увязывалась в одно целое с нарочито игривой формой парадного крыльца, бесстыдно выпятившегося в улицу.

Поэтому ему удивительно было встретить в прихожей обрадованно улыбающуюся Глашу: девка вела себя так, как будто ничего не произошло, как будто особняк Валежиных продолжал жить своей обычной жизнью. Приняла у него шинель и папаху, торопливо горячим полушепотом известила, что Ивана Артемович дома, внизу, вернулся только утром, отлучался по делам, Елена Павловна в детской с няней и малышами, как всегда в это время.

Вот эта обычность происходящего более всего и ошеломила Михаила Павловича. Зачем же он торопился сюда, а не направился в часть, где ему надлежало сейчас находиться?

В зале пусто, дверь в бутафорный кабинет хозяина чуть приотворена. Михаил Павлович машинально шагнул туда. Кабинет бестрепетно принял его в свою чинную обстановку. Единственное, что отличало его от присутственного места в приличной конторе, так это два семейных портрета. В конторах тоже случаются портреты, однако ж не такие. Впрочем, разница не очень и велика. Стол, стулья подле него будто застыли в ожидании хозяина и посетителей.

Михаил Павлович машинально обошел вкруг стола, как бы примериваясь, на который из стульев ему сесть. За дверью раздались шаги, по звуку узнал своего зятя. Иван Артемович, по-видимому предупрежденный Глашей, не выказал удивления, застав гостя. Михаил Павлович, не скрывая любопытства, пристально наблюдал за ним. Пожалуй, даже до неприличия пристально. Ничего особенного, никаких чувств, подобающих человеку, несколько часов назад совершившему убийство и проведшему ночь в постели любовницы, не отразилось на лице Валежина. Улыбка показывала радушие, слова произнес обычные:

— Рад видеть.

Прежде Михаил Павлович всегда отвечал: «Я так же».

На этот раз медлил. И даже затянувшаяся пауза, похоже, ничуть не насторожила, не обеспокоила Ивана Артемовича.

— Так уж и рад? — усмехнулся Михаил Павлович, не отводя глаз от лица зятя.

— Видит бог.

Лицо вроде бы безмятежное, но взгляд настороженный, бегающий; глянул на Михаила Павловича и тут же отвел глаза, сделал вид, будто его внимание привлекли карты, разбросанные на столе. Они так и лежали со вчерашнего, своей неуместностью искажая чинную обстановку рабочего кабинета.