Дмитрий Сергеев - Особняк на Почтамтской

— Это я вчера раскладывал пасьянс. Интересная комбинация выпала. Просил Глашу не трогать. Ты уж ее извини — моя вина. Зайти вторично, закончить расклад, позабыл.

— Сроду не раскладывал пасьянсов. Кроме как игры на деньги не признаю карт. Баловство. А на деньги играешь — риск, азарт, смелость. Смелому бог помогает.

— Как знать. Не во всякой поговорке правда.

— Вот как ты о народной мудрости. Свысока?

— Народ из людей состоит. Люди разные — встречаются и людишки. Одним поговорка люба, другим претит. Да полно! — оборвал он себя. — Разве об этом должна сейчас голова болеть?

— Да моей вроде бы не с чего болеть, — деланно рассмеялся Иван Артемович. — Давно не прикладывался. Это у вас сегодня, слышал я, большие хлопоты?

«Неужто и в самом деле с него как с гуся вода?»

Пристально впился глазами в Ивана Артемовича. С долей злорадства подумал: «Болит, болит у тебя головка. Притворяешься, что не болит! Вон как глаза прячешь, в лицо не взглянешь. Не такой уж ты железный, каким хотел бы представиться самому себе».

Вспомнил про нож, оставленный в кармане шинели.

— У кого-то и помимо нас болит головка. Должна болеть!

— Загадками говоришь. У кого же?

— Неужто непонятно у кого? У того, кто убил Пригодина.

— Ну… Его ведь сначала изловить надо. Потом доказать, что он убил. Думаете, сам придет и сознается?

— Бывало и так. Редко, верно. Здесь не такой случай. Уж больно хладнокровно убил. Пригодин до самого последнего момента не заподозрил убийцу.

— А это откуда известно?

— У убитого в кармане заряженный револьвер был. Заподозри неладное, так не дал бы приблизиться. Чтобы убить ножом, надо рядом стоять.

— Заряженный револьвер… — пробормотал Иван Артемович.

Михаил Павлович изучающе смотрел на него: какая-то мысль не давала Ивану Артемовичу покоя.

— Заряженный револьвер, — повторил он сомнамбулически.

— Да, да, заряженный. Во внутреннем кармане. Достать его секундное дело. Револьвер все же надежней ножа, хотя бы и самой искуснейшей выделки, штучной работы.

Взгляд Ивана Артемовича на мгновение скрестился с взглядом шурина. Похоже было, какие-то слова вертелись у него на языке, но он так и не произнес их. Отвел глаза.

— Ты погоди, не уходи. Через секунду вернусь, — предупредил Михаил Павлович. — Вещицу одну занятную покажу.

В прихожей никого не было. Быстро извлек из кармана нож, обернутый в кожаный лоскут. Иван Артемович стоял на прежнем месте, завороженно глядел на Михаила Павловича.

— Должна у злоумышленника болеть голова, — добивал его тот. — Нож, на весь город другого такого ж сыщешь. Улика!

— Так полицейские нашли нож? — вдруг встрепенулся Иван Артемович. Ожившим взглядом уставился на руки Михаила Павловича.

Прежде чем развязать тесьму, Михаил Павлович рукавом мундира сдвинул карты на край стола. Нож выпал из свертка, прежде чем он развернул его. Лоскут, оставшийся в руках, Михаил Павлович скомкал и швырнул в мусорную корзину под стол.

— Где его нашли? — негромко, чуть ли не шепотом спросил Иван Артемович.

Сейчас только Михаил Павлович как следует пригляделся к нему, до этого замечал одни глаза. Против обыкновения, борода была причесана не аккуратно, топорщилась на одну сторону. И то, что он был в домашнем халате, небрежно подпоясанном, — все это, хоть и незначительные отклонения, невольно разрушало привычный облик внешности — не таким Михаил Павлович видел его прежде.

— Между торосами, в трех шагах от тела нашли. Убийца хотел в прорубь бросить, да промахнулся.

— Невзначай выскользнул из руки. Я хотел обтереть, а он выскользнул. Как раз почудилось — булькнуло в проруби. Подумал, нож.

С минуту оба молчали. Потом Иван Артемович осторожно потянулся к рукоятке, тронул ее кончиками пальцев, но взять не решился.

— Он, когда говорил со мной, руку держал за пазухой. Я думал, пальцы отогревает: у него на правой руке не было перчатки.

— Перчатку нарочно снял, без перчатки удобней. Ему проще было убить.

— Зачем я ему мертвый? С мертвого взятки гладки. Ему деньги были нужны.

— Ты ему обещал? Долг за тобой был?

— Был должен. Сказал: пойдем на ту сторону, там у меня тайная квартира, в ней наличными держу. Он поверил.

— А там только любовница молодая. Если и есть у нее наличные, так мелочь: на побрякушки да на наряды.

— С чего взял: любовница?

— Так ты же у нее ночевал. Глафирой звать.

— Выслеживали?

— Сообщники твои по контрабанде на след привели. Рано или поздно должно было случиться.

— Теперь что? В тюрьму? Сестру и своих племянников позорить!

— Не я же опозорил.

— О, разумеется, не ты. Я! — выкрикнул Иван Артемович, его лицо вдруг сделалось бледным. — Я, — повторил он чуть слышно.

Михаил Павлович глядел на него изучающим взглядом. Ни жалости или сострадания, ни ненависти или презрения не испытывал. Никаких чувств к своему зятю не возникло у него.

Как давеча Иван Артемович, так теперь и он кончиками пальцев дотянулся до ножа, легким толчком пихнул его к Ивану Артемовичу.

— Можешь забрать. Не хочу зорить твою коллекцию. Другого такого ножа не найдешь.

Выходя из кабинета, Михаил Павлович в зеркале вскользь увидел, как Иван Артемович молниеносно схватил нож и спрятал в столешницу.

Выйдя из дому, недолго постоял на крыльце, раздумывая. Только что он совершил поступок, которому не будет прощения никогда. Покрыл своего зятя. Да нет, не только что, а еще ночью, когда подобрал нож и завертывал его в платок. Уже тогда, еще не осознавая, он готовился совершить подлость.

Ну а если бы он поступил как должно? По совести? Тогда что?

Вдоль Харлампиевской несколько мальчишек и женщина торопились в сторону Ангары. Разговаривали громко, возбужденно. Звонко на всю улицу разносились мальчишеские голоса:

— Кровищи! Аж дух заняло, как глянул.

— В прорубь хотели, а тут полиция — едва ноги унесли!

Женщина молодая, востроглазая, бегло скользнула взглядом по фигуре полицейского пристава, застывшей на парадном крыльце, что-то негромко сказала мальцам, те как по команде обернули к нему возбужденные любопытные лица.

«Пойду, гляну: что там».

Молодуха, шедшая в компании подростков, то и дело озиралась на него. О чем-то они все время судачили, невольно понижая голоса.

Вдруг представил, как он войдет в церковь, прихожанки обернутся на него, начнут шептаться промеж собой:

— Сестру родную и племянников не пожалел — зятя в тюрьму спровадил.

— Этакий ни отца, ни мать не пощадит.

— Чин ему за это прибавят.

И ведь точно так бы и было, поступи он, как велит ему долг. Его бы и считали злодеем, а Ивана Артемовича жалели.

Где же выход?

Выхода он не видел.

Прошло четыре года.