Татьяна Бочарова - Генетическая ошибка [litres]

– Тридцать лет назад я только окончил институт. Мои коллеги – сплошь молодые доктора. Так что… – Олег Романович развел руками.

– Но неужели нет кого-нибудь, кто тогда работал? Хотя бы на пенсии, – не сдавался я.

Он немного подумал:

– Пожалуй, есть. Да, точно есть. Это профессор, Яков Дмитриевич Лозинский. Собственно, он основатель этого роддома. Работал там со дня открытия.

– Сколько же ему лет? – удивился я.

– Далеко за девяносто. В этом и проблема. – Олег Романович улыбнулся. – Сомневаюсь, что он сможет вам помочь. В таком возрасте мозги уже не работают.

– И все-таки я попробую, – сказал я. – Можете дать мне его адрес?

– Отчего же не могу. Конечно. – Олег Романович покопался в своем телефоне. – Вот, записывайте. Садово-Триумфальная, 27. Квартира 11.

– Большое вам спасибо.

Мы снова пожали друг другу руки, и я помчался по новому адресу. На звонок дверь открыла пожилая женщина в фартуке и косынке.

– Вы к кому? – спросила она строго.

– Я к Якову Дмитриевичу.

– Яков Дмитриевич отдыхает. Его нельзя беспокоить еще час.

– Но я не смогу ждать целый час. У меня работа. Пожалуйста, – попросил я.

– Нельзя. У него режим.

Она протянула руку, чтобы закрыть дверь, и в это время откуда-то из недр квартиры раздался дребезжащий старческий голос:

– Ольга Ивановна, кто там?

– Электрик, – нахально соврала Ольга Ивановна.

– Опять электрик? Он же вчера уже приходил.

Женщина в сердцах хлопнула себя руками по переднику.

– Все-то он помнит! Мне б такую память.

Я решил ловить момент.

– Яков Дмитрич! – крикнул я как можно громче. – Я не электрик. Я следователь. Меня зовут лейтенант Ковалев. И я к вам по важному делу.

Ольга Ивановна мгновенно превратилась в разъяренную фурию:

– Как вам не стыдно? Яков Дмитрич старый больной человек. Ему нужно днем спать два часа минимум! Сейчас же уходите отсюда.

– Ольга Ивановна, пустите его, – продребезжал голос из комнаты. – Пустите, я не хочу больше спать.

– Да что ты будешь делать! – Женщина сделала несчастное лицо и посторонилась, пропуская меня в просторную прихожую. – Ну идите, что теперь. Только разуйтесь и руки вымойте с мылом. Ванная вон там. – Она махнула рукой вправо.

Я переобулся в тапочки, вымыл руки душистым мылом, вытер их махровым полотенцем с вышитым на нем петухом и прошел по длинному извилистому коридору в большую комнату с потолками не ниже трех метров. По всему периметру комнаты стояли книжные шкафы от пола до потолка. У окна в кресле-качалке, укрытый полосатым пледом, полулежал высокий, худой старик с острой седой бородкой, ужасно напоминающий Дон Кихота.

– Проходите, молодой человек. Возьмите стул. Вон там, да. Зачем вы пришли?

Я послушно взял стул и сел возле кресла. Мне ужасно нравилась эта квартира. В ней чувствовался старый интеллигентский дух. Такая квартира была у одного из друзей отца, кажется, профессора биологии. Меня приводили туда в гости, и я с удовольствием вдыхал запах старинной мебели и книг.

– Простите, что побеспокоил вас. Мне сказали, что вы проработали в роддоме почти пятьдесят лет.

Он кивнул с гордостью:

– Да, это так. А что вы хотели?

– Я хотел бы знать, не было ли за время вашей работы такого случая, когда женщина родила ребенка с глубокими патологиями? Это даже не просто патология, это редкое генетическое заболевание, передающееся по наследству от матери к дочери. Страдают же им только мальчики.

Дон Кихот посмотрел на меня внимательно и потеребил белоснежную бородку:

– Да. Был такой случай. Давно. Больше тридцати лет назад. Молодая женщина родила ребенка. Мальчика. Это было ужасно. Он… выглядел так страшно, что наши сестрички боялись брать его на руки. Я не буду рассказывать вам подробности, вам это ни к чему. Мы все были уверены, что мамочка откажется от ребенка. Но она забрала его и выписалась домой. Как сложилась ее дальнейшая судьба, я не в курсе.

Я едва удержался, чтобы не вскочить со стула и не пуститься в пляс. Победа! Значит, я правильно все вычислил. Нонна видела женщину, родившую ребенка с Марининым синдромом. Вот почему она знала об этом. Наверняка существовали какие-то признаки.

– Скажите, а есть внешние признаки того, что женщина – носитель плохого гена?

Яков Дмитрич покачал головой:

– Абсолютно никаких. Это видно лишь по анализам. Тогда таких не делали.

Я понял, что радость моя была преждевременной и спросил:

– Вы, конечно, не помните, как звали эту женщину?

Я задал этот вопрос просто так, для проформы, понимая, что по-любому придется идти в архив, и даже там сведения вряд ли могли сохраниться – эра компьютерных технологий тогда была далеко в будущем, и все бумаги наверняка успели уничтожить за давностью.

Яков Дмитриевич посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся:

– Что касается моей памяти, она у меня еще ого-го, несмотря на то что мне осенью будет 94. Я помню многих моих пациенток, которые рожали у меня и пять, и десять лет назад. Но, конечно, тех, которые были тридцать лет назад, я не вспомню.

Я понимающе кивнул, стараясь подавить вздох. Что ж, придется топать в архив и пытать счастья там. Ох и долгая получится волокита. Но что поделать…

– Знаете, – сказал доктор и потеребил свою белоснежную бородку. – А ведь я предвидел, что доживу до глубокой старости. И что некоторые события ускользнут из моей памяти. Я все это знал наперед.

Я взглянул на него с недоумением. К чему это он клонит? Яков Дмитриевич осторожно поднялся с кресла и короткими шажками просеменил к огромному шкафу, стоящему в углу. Открыл дверцу, пошарил на одной из полок и достал пухлый, потрепанный ежедневник.

– Вот, молодой человек. – Он потряс ежедневником у меня перед носом. – Вот моя недостающая память.

Я смотрел на него во все глаза. Вот это врачи были у нас в стране тридцать лет назад! Воистину титаны своего дела.

– Неужели там записано имя этой женщины? – не поверил я.

– Там все записано. Думаете, у меня один такой блокнот? Ошибаетесь, их десять! И все лежат у меня в этом шкафу, в хронологическом порядке.

Профессор такими же мелкими шажками вернулся и сел обратно в свое кресло.

– Сейчас поглядим. – Он послюнил указательный палец и принялся перелистывать страницу за страницей. Я ждал, затаив дыхание.

– Вот! – торжественно произнес Яков Дмитриевич. – Вот она. Баранова Вера Ильинична. Ей было 24 года, когда она родила младенца. Мальчика. Да, точно, Баранова Вера Ильинична.

– Вы просто гений! – не выдержал я. И, окончательно обнаглев, спросил: – У вас не остался ее адрес?

– Адреса нет. – Доктор с сожалением покачал головой. Только имя, фамилия и диагноз. Я же для себя записывал, для науки, так сказать.

– Я ваш должник, – сказал я и встал. – Мы должны гордиться такими, как вы.