Анна Зимова - Убийство с гарантией

Она наклонила голову набок и смотрела на него игриво.

— «Ты же мой котик, а я твоя кисонька, — просюсюкала она, — Мы же навсегда вместе, мы друг за друга горой». Как кисонька могла не помочь своему котику? Я думала, ты — нормальный. Что слово свое сдержишь. А вы все одинаковые.

Он снова сел на скамейку. Уже стемнело.

— Так нельзя делать. Это воровство.

— Кто бы мне говорил, что можно делать, а что нельзя. Альфонс с зоны.

— Хватит. Пошли, я отведу тебя домой.

— А Викочка твоя знаешь что делала в туалете?

Он понял, что она сейчас скажет, и промолчал, внутренне съежившись перед ударом.

— С братиком своим трахалась, я все слышала, — выплюнула Ульяна. — А ходит с таким лицом: вы все грязь под моими ногами. Смотрит на меня, как на говно. Она даже имени моего не знает, говорит про меня «эта» и «она». Сама она — говно. Извращенка. Шалашовка. Весь город п…дой своей скоро накроет.

Пользуясь тем, что он оцепенел, она выхватила решительно бутылку и основательно приложилась к ней, а потом повисла у него на шее, тяжело дыша в лицо, прошептала:

— Пошли, пошли. Я лучше ее.

— Прости. Этого между нами не будет. А все, что тебе должен, я верну.

Он достал все деньги, что у него остались, запихнул купюры ей поглубже в карман и зашагал к метро. Набежавшие слезы сделали из глаз какие-то кривые зеркала, все кругом уродливо.

«Печенье овсяное; печенье злаковое в бумажных обертках. Конфеты шоколадные с начинкой; конфеты карамельные; леденцы; конфеты «Ириски». Колбаса твердокопченая. Чай байховый черный», — старательно писал Василь. Для заключенного посылка — самая большая и едва ли не единственная радость. В описи нужно указать все, до самых мелочей, чтобы ничего не прилипло к чужим жадным рукам.

Почтальонша посмотрела на адрес на бланке, потом — уже внимательно, цепко — на него, но от комментариев воздержалась. «Неделю идти будет», — сказала только. Да пусть и дольше идет, лишь бы все дошло. Он мог бы взять посылку с собой, но переться с двадцатикилограммовой коробкой в поезде — неудобно, громоздко. Лучше он поедет налегке, а посылочка уже сама придет, вслед за ним.

Трудные времена он пережил, по-настоящему трудные. Правда, первое время казалось, что все эти перемены ему даже на руку. Ажиотаж вокруг «Ремонта» был бешеный, но люди приходили не сдавать ботинки, все хотели в основном поглазеть. На него пялились, как на зверя в клетке. Он гонял любопытных старух, городских сумасшедших, детишек, и даже иногда журналистов. В конце концов он занял глухую оборону, окопался у себя и стал реже выходить курить. Поток новых ненужных посетителей подмочил репутацию, — некоторые из тех, кто приходил в ремонт по делу, раздражались из-за толпящихся ротозеев и забыли к нему дорогу. На стекле однажды кто-то написал «Убийца» и стрелочку под словом пририсовал, чтобы ни у кого не осталось сомнений, где именно искать убийцу. Устал Василь от всего этого, очень устал.

А потом случилось и вовсе неприятное. Иван дал ему знать, что договор расторгает, что в течение двух месяцев «надлежит освободить помещение». Не на словах заявил, а просунул бумажку распечатанную в дверь, когда Василя не было, — как почтальон. Понятно, что Василь со своими фанатами теперь тут как бельмо на глазу. Что замарался он по самые уши, и Ивану видеть его у себя больше не хочется. Но неужели нельзя было поговорить со своим самым старым, самым преданным арендатором, сказать ему честно: «Нехорошие воспоминания ты во мне будишь, Василь, давай не будем мозолить друг другу глаза». Но нет — ему записочку, видите ли, сунули. Он старался не падать духом. Нашел помещение в том же районе, в подвальчике многоквартирного дома. Здесь было даже просторнее, чем на прежнем месте, и плату брали разумную. На работу ходил, делая крюк, чтобы не видеть свой торговый комплекс, свою прежнюю жизнь. С мстительной горечью думал, что обзаведется клиентурой лучше прежней. Но дом попался какой-то неладный, жильцы высокомерные, падки на спецэффекты, а не на настоящее качество. Здесь предпочитали обращаться в сияющую стеклянную коробку, в которой, по словам ее владельцев, брались ремонтировать абсолютно все — от космических кораблей до босоножек. И хоть у обоих мартышек, которые трудились в коробке, руки росли из задницы, люди к ним шли. А как же — у мартышек ведь нарядненько и модненько. А то, что они обувь чинить не умеют, — не беда. Мартышки, выходцы из Средней Азии, еще и успевали гадить Василю тут и там — крали его вывеску-раскладушку, на которую он раскошелился, а когда он стал ее приковывать цепью к перилам, принялись замазывать ее черной краской.

Старухи, те, конечно, Василю обрадовались, они, даже если вход вовсе досками забить, все равно прорвутся туда, где лучше и дешевле. Но молодежи и людей среднего возраста у него могло бы быть и побольше. Он прямо спросил однажды молодую мамочку с коляской: «Почему ты продолжаешь ходить к мартышкам, хотя они тебе так набойки крепят, что те слетают через неделю? Я же сам вижу, что ты одни и те же туфли к ним носишь. Что тебя заставляет туда таскаться?» Но девушка только смутилась, ничего толком не ответила и стала Василя вовсе избегать. А за все спасибо Ульяне. Что уж говорить, встряску она ему устроила будь здоров.

Из комплекса его увели, так ничего толком и не объяснив. А он так был ошарашен, что даже возмущаться не мог. Все твердил: «Это какая-то ошибка, никого я не убивал». «Разберемся», — сказали ему коротко. А арендаторы, что остались к тому часу в комплексе, смотрели круглыми глазами — их Василя в браслетах уводят, как каторжника какого-то. И никто ведь не подошел, не спросил — что ж вы творите, это же наш Василь, он ничего плохого сделать не мог.

Допрашивали его долго, один и тот же вопрос повторяли по несколько раз, проверяли, наверное, не споткнется ли где на показаниях. Он не дурак, сразу рассудил, что, раз на его молотке кровь убитого, значит, дело плохо, сразу затребовал адвоката.

Но вдруг в одну секунду отношение к нему следователя кардинально поменялось. (Это, он потом узнал, пришли результаты сразу нескольких экспертиз, и он из подозреваемого стал свидетелем.) И вопросы ему уже стали задавать об Ульяне. Но то, что они подозревают его Улю, было еще большей нелепицей, чем его подозревать. «Как Ульянка может кого-то пришить? — спросил он. — Да она пуговицу пришить не может». Он даже рассмеяться пытался, хотя, конечно, не вышло.

И совсем не до смеха ему стало, когда ему стали вываливать факты. Факты были как огромные ледяные глыбы — от каждой кровь стыла в жилах, каждая могла запросто убить. «Значит, этот молоток принадлежит вам?» — снова спросил следователь. «Плиточный молоток, — поправил он, — к нему еще идет металлическая пластина…» — «Где вчера находился этот молоток?» — монотонно продолжал спрашивать следователь. «Ну да, Ульяна его как раз домой брала, — неохотно признал он, — чтобы кое-что простучать».