Оксана Одрина - Лишний

– Больно… Мне… больно… – хрипел он. – Папа, где ты… Помоги, папа… Мне очень больно…

– Прыгай, Лёша, прыгай же! – отозвались криком ему в ответ. – Прыгай, Лёшечка, ну пожалуйста!

Может, и правда махнуть в окно, чего ему терять-то, если конец его и без того уже предрешён. Да вот только силы оставили Лёшку так быстро, что он смог лишь разбито, глотая звуки, проронить:

– Уходи…

Безликая преследовательница теперь стояла чуть выше по ступеням. Вопрос, что именно её спугнуло и вынудило отступиться от разбитого необъяснимым параличом юнца, пока оставался без ответа. Ведь Лёшка всё никак не мог справиться ни с собой, ни с собственным голосом. Зато незнакомая девчонка была куда проворнее, и любые попытки безликой приблизиться к ней каждый раз заканчивались для нападавшей неудачей. В руках отважной заступницы был небольшой фонарик, только прикреплённый к ладони. Она светила им на даму в чёрном при малейшем шорохе, а та изворачивалась и злобно шипела, но ближе подбираться не решалась – причудливое парящее мерцание словно обжигало её.

Минуту спустя Лёша нашёлся. Упёрся руками в пол, перебрался на ободранную стену и, превозмогая себя, всё же поднялся. Но усилия его оказались напрасны. Ведь едва он шагнул к дырявому окну, как сразу сжался от жгучего спазма в животе и скорчился в попытках кричать без голоса. Тут к горлу подступила горькая тошнота, и наружу из него вырвалась самая обычная вода, и через нос тоже. Он коряво скорчился, ухватился за храбрую блондинку рядом и, захлебнувшись потоками из себя же, зашёлся мокрым кашлем.

– Сейчас пройдёт, – успокаивала девушка, толкая его спиной назад прямо таким скоробленным и разбитым корчею.

Вот и дряблая рама, а на ней неприметно устроился такой же символ, что и парой этажами выше: разорванный снизу чёрный круг.

– Горячий душ, горячий чай, и ты оттаешь, – подбадривала она, не отступаясь от задумки половчее усадить изнемогающего собеседника на подоконник. – Привыкай, Дефект, таять больно. Сопротивляйся.

Вот она, не мешкая, стянула странный фонарик с ладони и убрала его в карман куртки. Следом рывком выпрямила Лёшку – он закричал. И в эту секунду дерзкая юная особа, воспользовавшись немощью несговорчивого парня, принялась выпихивать его в проём. Он слышал звон стекла позади себя, видел пронзительный взгляд тёмно-синих глаз перед собой, слышал крик из темноты лестничного марша:

– Анька, прыгай! Анька! Их двое!

Лёшка вцепился в раму, что рассыпалась в руках, и зажмурился, чтоб не видеть безразличие на лице девушки-палача. Слабо выдохнул:

– Не хочу…

Но девушка не отозвалась и грубо ударила Лёшку в грудь. Пальцы рук проскребли по старым деревянным откосам окна, и он упал.

Потом была внезапная короткая слепота, острая нестерпимая резь в животе, глухой удар спиной о пол.

Больно. Он застонал и изогнулся чуть вверх, чтобы успокоить горение в пояснице и жжение под рёбрами. А через минуту совладал с собой и выдохнул – над ним был идеально белый потолок его комнаты и знакомая с детства люстра. С её плафонов свисали серебристые кольца на тонких витых цепочках. Он дома. Всего лишь сон. Лёшка свернулся несуразным уродцем на полу, подтянул колени к груди, зарылся носом в ладони и сквозь зубы проскулил:

– Я умираю, мам… помоги мне… Помоги же мне, ну, пожалуйста… Помогите, кто-нибудь…

Лежал он так долго, успокаивался и оправдывался перед собой же за тяжёлые мысли о собственной смерти нескончаемы жутким видением. Ведь этот навязчивый сон повторялся из ночи в ночь вот уже две недели. Он мучил Лёшку, выворачивал наизнанку, выматывал, забирал силы и рассудок. Только сон. Только страх. Он дома, и был дома. Это кошмары не дают покоя. Это пройдет.

Когда же Лёшка, наконец, собрался с духом и чуть приподнялся, то тут же зашипел и обхватил левое плечо, которое больше всего пострадало при падении с окна. Несколько дней подряд он просыпался именно на подоконнике: створка распахнута, а он стоял на самом краю, почти на улице, цепляясь за раму.

Что-то с ним происходило, чего он и сам объяснить не мог. Ведь забываясь, он каждый раз попадал в подъезд заброшенного дома, где женщина без лица шла за ним по пятам и всё звала нелюбимым именем «Алёшенька», а сегодня вот чуть не убила.

Что всё это значит? Он с ума сходит? Возможно такое? Возможно. Как именно люди теряют разум и себя, никто ведь наверняка не знает. Может, умирают в лабиринтах больного разума, придумывая для себя самую страшную из смертей. Бегут, прячутся от монстров, созданных воспаленным сознанием. Падают, встают, рвут себя на куски, бросаются с головой в отчаяние, в прах обращаются ещё при жизни. Страшно? Или всё равно уже будет?

Озноб не отпускал, и Лёшка так и лежал беспомощным калачиком около кровати и дрожал. Вот и он каждую ночь в клочья самого себя разносит, да в едкую пыль рассыпается, хоть спать не ложись. Сны как реальность: чувства, запахи, холод, боль. Только сны. А что, если по-настоящему всё? Не бывает так. Вдруг, бывает?! Что тогда?! Что, если он уже спятил?

– Лёш, всё в порядке? – раздался за дверью взволнованный голос мамы. – Ты что-то уронил?

– Да, – соврал он, поднимаясь и прижимая руку к больному животу. – Стул. Всё хорошо, мам.

Снова подкатила тошнота. Он зажал рот рукой, но не помогло, и сквозь пальцы, булькая, потекла вода.

– Я на работу, Лёш. Еда на столе. До вечера.

Лёшка не ответил. Поперхнувшись горечью, он скорчился от боли в правом боку, упал на колени, и из него опять потекло. Вот, что распирало и резало изнутри. Может, замёрзла вода вместе с ним в том старом подъезде и драла нутро острыми кусками льда. Бред, конечно. Съел что-то, отравился. Почему вода тогда? Почему?..

Поломанный нещадными судорогами, он свалился на пол. А жуткие болезненные спазмы при каждом новом приступе выталкивали из него на свободу новые и новые порции жижи. Ковёр под ним пропитался насквозь сыростью, да и на самом Лёшке уже и сухой нитки не осталось. Но он никак не мог всё это остановить. И самое страшное, он не понимал, что «это» такое с ним сегодня происходит.

Сколько так пролежал, определить так не смог. Время словно перестало существовать и растянулось в тягучую материю из клокота, всхлипов и стонов снаружи, и прострелов и ломоты внутри.

Просто сесть и то вышло у Лёшки попытки, кажется, с седьмой. А уж на то, чтобы подняться и пошатываясь, цепляясь за стены и косяки дверей, добраться до душевой кабины, ушли и без того его последние малые силы. Но вот когда горячая вода полилась на голову, плечи, грудь, спину и живот, стало легче, но не сразу, нет. Прошло полчаса, прежде чем просто перестал дрожать и задышал без докучливой боли. И только когда вытерся сухим полотенцем, заметил жуткий кровоподтёк на левом плече – ушиб, когда упал с окна. Или нет?