Максим Мартынов - побудьте понятым

Главный смысл, который несут нынешние мирные протесты, – это объяснить власти, что она, мягко говоря, не права. Объяснить, договориться и убедить власть действовать разумно, не воровать, не строить дворцы, не убивать инакомыслящих и вернуть свободу слова. Чтобы продлить как можно дольше стабильность тех же 76% и, как ни странно, защитить от них же власть. Защитить от этого…

– «… от этого бессмысленного и внезапного бунта, который ждёт всех нас где-нибудь в 2036-м. Если не будет перемен, конечно…”, – договорил Лёха.

– Ты тоже это читал?

– Да… где-то попадалось. Может, даже у тебя.

– Ну и вот. Насколько понял, мне за этот репост и шьют.

– …Глубоко копаешь, Коля. И далеко. Но хорошо знаешь что? Что борясь вот с такими репостами, наша власть признаёт в них истину, согласись? На бред сивой кобылы никто и внимания бы не обратил, значит это не бред. А признание вины – уже полдела. Открыто они об этом, конечно не скажут – за формулировки спрячутся. Но твоё дело рано или поздно пополнит копилку доказательств против беспредела. И моё, наверно, тоже…

Экстремизм. Раньше он был другим по содержанию. Что ж изменилось за эти лет десять? Неужели появились какие-то новые особо изощрённые преступники? Или это власть изменила свой взгляд?

Раньше экстремизмом была активная деятельность, направленная на подрыв основ государственного строя, проще говоря, на разделение государства. То есть, например, вышел бы тувинец на улицу и начал кричать: «Москва зажралась, кормится за наш счёт, все налоги забирает, нам отдаёт обратно крохи дотаций, долой Москву, да здравствует Тывинская независимая республика!» – и всё – он становился экстремистом. И никто против ничего бы не сказал, разве что пара других тувинцев согласилась бы, что Москва действительно зажралась, вот только Тыва и без неё, и с ней голодала, потому что местная власть кормит лишь себя. Но это уже другая статья.

А сейчас стало непонятно, почему, например, Инагент и его фонд – экстремисты?

Раньше по этой статье судили только за действие либо за активную подготовку к этому действию. А теперь судят всего лишь за слово против действующей власти. За мирное слово. Нет, действие есть, но какое? Люди выходят на митинги, выражают своё несогласие с выборами, с изменением Конституции, с политикой Верховного. Есть, конечно, отморозки, которым лишь бы кого-то свергнуть, в кого-то чем-то кинуть. Но, во-первых, они не за Инагента, во-вторых, Инагент не за них, – этих правильно садят. Вот недавно посадили девчонку, которая кинула в полицейских коктейль Молотова. Она не попала, коктейль не взорвался, но главное, она применила оружие. И получила два года. И это правильно. Насилие, даже против воров и убийц недопустимо, что говорить о власти. В которой впрочем, тоже воры и убийцы имеются. Но нельзя им уподобляться.

Другое дело, когда ты вышел погулять с плакатом, никого не трогал, объяснял всем интересующимся свои «Верховного в отставку», а тебя забирают в кутузку, потому что митинг не согласован. Или хуже, когда к тебе приходят потом на работу, на учёбу и увольняют или отчисляют. Что это?

А Коля – он ведь всего лишь репостнул запись, которую прочитал всего один человек, и тот прочитал только затем, чтобы донести куда надо.

И что дальше? Дальше будут судить за жесты, за косой взгляд в сторону власти, за невысказанные мысли, в конце концов? Куда катится закон…

С другой стороны. А сам Верховный не экстремист? Когда он пришёл, Конституция выглядела совсем по-другому. Он даже обещал к ней не притрагиваться, так как она священна. А сам подмял её под себя. Не смог отказаться, потому что вокруг созрел культ. Культ – соблазнительная вещь и, выходит, весит больше, чем Конституция. И чем действия Верховного отличаются от насилия? Он же насильно, планомерно и цинично, через телевизор и газету вложил в людей мысль, что Верховный им жизненно нужен. Что Россия без Верховного – уже не Россия. И что до Верховного Россия тоже не была Россией, и после него России не останется. С последним, кажется, придётся согласиться. И кто в этом виноват? Он поставил себя вместо Конституции и любого другого закона. Верховный – настоящий экстремист. Но вот незадача. Говорить это – тоже считается экстремизмом…

Время в камере, в бездействии и в неопределённости течёт одинаково вечно. На диалог с Колей понадобилась пара минут, затем каждый уходит в себя, в своё одинаковое горе. Кира с детьми уже потеряла Лёху, наверняка звонит на работу, а там ей говорят, что он уволен. Ну и что подумает Кира?

Из-за решётки Лёха видит окно дежурки и часть коридора, выкрашенного напополам белой извёсткой и голубой краской. То же сочетание имели стены в доме творчества, где работал Лёха, да ещё Перелезков, мельтешивший в окне, в один момент почти неуловимым движением почудился Лёхе директором. Да ещё Лёха представил, как директор, высказывая за очередную безынициативность, вдруг говорит «Грешишь, Василич, грешишь». Лёха содрогается и уходит всё дальше мыслью в дом творчества.

Безынициативный. Лёхина зарплата педагога делилась на две части. Оклад (минимальный размер оплаты за количество проведённых занятий) и стимулирующую премию, которую можно было заработать за участие в конкурсах, общественных мероприятиях с детьми и тому подобное. Премия складывалась из заработанных за полгода баллов. С этими баллами всегда было паршиво. Копишь их, копишь, зарабатываешь разными конкурсами и соревнованиями, мучаешься, оригинальничаешь, думаешь, чего бы такого-этакого выдумать, чтобы удивить и детей, и конкурсные комиссии. А к концу года директор берёт и меняет правила начисления. И выходит, что ты не в тех конкурсах участвовал и не с теми детьми, а приближённые директора заранее подготовились и в шоколаде. В результате – получил опять голый оклад с копеечными баллами.

Безынициативный. К постоянным изменениям правил добавились обязательные духовно-патриотические мероприятия. Само собой, молодёжь нужно воспитывать, чтобы за границу не уезжала. И всегда воспитывали, стишки-песенки, правильные слова на концертах. Марши на Дни Победы. Иначе вообще зачем государству нужна дорогостоящая система образования? Конечно, в первую очередь для того, чтобы ученик потом любил и служил государству. С давних времён никто в государстве не додумался, что любовь заслуживают, а не покупают. И даже не заслуживают – любовь – вообще дело добровольное. А принудительная любовь другим словом зовётся. Как бы то ни было, любовь к государству законодательно должна была выражаться в культурно-массовых мероприятиях. Поначалу эти мероприятия посвящались обезличенной Родине. Но чем дальше закреплялась власть, тем чаще все стихи и песни звучали в адрес конкретных персон, а именно Единой России и Верховного. На местах же особо идейные представители партии, вроде Лёхиного директора начали считать все стишки и песенки поголовно. Кто из учащихся поёт про Единую Россию – тому двадцать пять баллов. Кто Верховного воспевает, тому пятьдесят. А кто рифму новую к Верховному подобрал, тому все сто.