Максим Мартынов - побудьте понятым

Лёха один раз попытался в самый голодный месяц проявиться и зарифмовал со своим учеником Верховного с баламутьем. Да повторил в каждом четверостишье. Директор сказал, что не может Верховный стоять рядом с баламутьем. Не царское это. А через неделю Лёха услышал эту рифму и стишок от совсем другого ребёнка на очередном патриотическом концерте. Директор восторгался и хлопал в четыре ладоши. «Мерзко, конечно, но хорошо, что не я», – подумал Лёха.

Безынициативный. Зато директор инициативный. Перед начальством умеет показуху сделать. Грант умеет выиграть и распилить его с умом. Инициативно придумывает себе и своим приближённым липовые ставки, начисляет вполне реальную зарплату на них. Конечно, часть липовой зарплаты директор расходовал на нужды дома творчества, так как снабжение никакое – в то время всё финансирование шло на помощь голодающему и воюющему Донбассу, затем Сирии. Но часть липы наверняка шла в карман директора и приближённых, никто ведь это не контролирует – это же липовая зарплата, а не целевая помощь сверху.

Кира, Лёхина жена, однажды на практике преподала ему важнейший урок о цене слова на всю жизнь. Слово и любой образованный из него аргумент ценны лишь тогда, когда его хотели услышать, услышали, поняли, а главное, приняли. Если одного из элементов не хватает, то ценность слова стремится к нулю. Тем более что в большинстве споров и конфликтов оппоненты даже не хотят слышать. А если ценность слова ничтожна, то в большинстве споров лучше просто промолчать. Лёхино молчание на любую непонятную ему ситуацию выражалось в следующем – встать на сторону человека, сделавшего подлость, понять его верхние и нижние мотивы, при наличии верхних – простить, при отсутствии – пренебречь и простить. Смириться, произнести себе «Бог – судья» и наблюдать или уйти в сторону. Так Лёха старался делать, так сделал и перед уходом из дома творчества. Понял, что несмотря на деградацию в существующей системе, положение у директора безвыходное, – либо быть директором и творить хотя бы минимальное благо на этом месте, либо сделать всего один шаг против начальства и уйти. Лёха так уживаться не смог. Промолчал на все «безвыходные» подлости директора и поблагодарил за предоставленный шанс в воспитании детей. А вообще директор сам всё понимает, он однажды даже попытался как-то нелепо извиниться после самой странной и мелочной пакости, о которой и вспоминать-то стыдно (запретил поздравлять с Днём рождения предыдущего, давно ушедшего директора, с которым Лёха случайным образом был хорошо знаком), но тут же после извинения сделал очередную непроизвольную пакость в рамках «системного подхода».

***

Сколько прошло времени, пара минут или часов, Лёха не знает. Капитан Перелезков выдёргивает его из воспоминаний. Ведёт из камеры в кабинет на втором этаже. На прощание Коля говорит как можно обыденнее, как он умеет: «Если что, ты знаешь, как меня найти». Забавно. Грустно.

На втором этаже провинциального РОВД всегда обитают начальники. Начальники всегда стремятся наверх, но не на чердак, чердак – это уже «крышка» либо «поехавшая крышка». Хотя если вместо чердака пентхаус – начальник с удовольствием его рассмотрит. Повели бы его на первый этаж – дело было бы худо. Хуже только подвал. Подвал в РОВД для задержанного – скорее всего, дикая пытка, или даже приговор. Первый этаж – оперской – тоже очень вероятен рукоприкладством, но таким, после которого и жить можно, и здоровье не теряется.

Лёха знает, что его ведут к непоследнему человеку. Вспоминает, кто им теперь может быть. Раньше в замах был несчастный пьющий начальник полиции общественной безопасности и адекватный, почти всегда идущий навстречу начальник криминальной полиции.

Проходят в кабинет, на двери как раз висит табличка «Первый заместитель – начальник криминальной полиции». Из-за шефского стола поднимается и плывёт навстречу Лёхе не первый зам, а Шевцова Мария Николаевна.

Как же Лёха рад её видеть. Совсем не изменилась. Шевцова для Лёхи – идеальный образ сильной некрасовской женщины. Гармония из полноты, румяности и бледности, русые волосы, заплетённые в длинную косу. Но главное, что привлекало Лёху – уверенный напор Шевцовой, энергичные её движения и неиссякаемого веселья голубые глаза. Шутки-прибаутки, задорный смех и заряжающий оптимизм всегда наготове. Если б не она, Лёха может быть, ушёл в первый же год работы. Один только раз он видел в её глазах чёрное отчаяние.

Тогда у Шевцовой загорелся гараж.. Лёха, ещё студент-практикант, обитал у родного дядьки, дом которого стоял метрах в стах от дома Шевцовой, но не слышал ни звука, ни сирен пожарных машин, ни лая собак, ни прочей суеты. Проснулся утром, а гаража нет, и от машины остался чёрный скелет. Как и от мужа Шевцовой, который бросился тушить и вытаскивать из гаража и машины только ему понятные ценности, да там и сгорел.

Проснувшись, Лёха побежал к Шевцовой. Но к ней не попал. Вокруг сновали пожарные, полицейские, прокурорские и комитетские. Когда все рассосались, он всё же пробрался в дом украдкой. Она сидела одна, глядела в стену и повторяла одно и то же, всхлипывая:

– Мам, привет, ты в гости? А чего не к сестрёнке? У меня бардак. Пожар, мама. И Вася мой сгорел. Я к тебе хочу, мама… Мам, привет, ты в гости?..

Следующую неделю Шевцова не появлялась на работе, хоронила Васю, отходила от горя, а когда появилась, её никто не узнал. Пустой взгляд, немое лицо, односложные ответы на любые вопросы.

Пожарные установили, что очаг находился в баке машины, по факту поджога отказали в возбуждении дела. Случается, сказали. Лишь через полгода Лёха заметил у Шевцовой признаки прежнего веселья и оптимизма.

Лёха очень рад Шевцовой, но и смущён одновременно. С ходу выпаливает:

– Вы простите меня, Мария Николаевна, я, наверно, был тогда не прав.

– Наверно… Да. Ничего, Лёха! Привет, Лёха. Обсудим, Лёха. Всё, что ни делается, к лучшему. Как сам-то?

– Нормально. Трое вот уже детей, работаем. Работали…

– Работали?

– Уволили меня. Верховного мало хвалю.

– И Киру уволили?

– Ну пока нет. Она в декрете ещё. Но муж и жена, как говорится. Она же за мной в ДЮЦ пришла. Директор сразу сказал, пусть ищет работу тоже.

– Мудааак. Ну а что же Верховного не хвалишь?

– Да был у нас уже культ, и не один. Зачем опять? Да и не за что. Хвалить за то, что нужно хвалить, как-то…

– Эх, Лёха, всё такой же наивный. Стержня в тебе нет.

– Мария Николаевна, как же с вами душевно всегда. Вот знаете, каждый декабрь вас вспоминаю, желаю там всего. Писать-звонить боюсь, а так вот заочно всегда охота с вами поговорить, да просто помолчать рядом. Уютная вы, Мария Николаевна. Рад я вас видеть среди этой неадекватности. Как в старые добрые.