Елена Джейхан - Память плоти. Психологический детектив

Очевидно, что Вселенная откликнулась на его планы. Раздался звонок друга Васьки, и они договорились, что Вадим разработает тесты для аттестации персонала, о которых Солдатенков давно его просил, а тот договорится выделить небольшой кабинет на раз в неделю для Вадима. Вадиму стало так хорошо оттого, что он почти устроил «всех своих», что на безмолвный вопрос друга насчет дня рожденья Веры он радостно произнес:

– Слушай, а что там сейчас женщинам дарят? Ну, что твоей Верке понравится, такое, чтобы не слишком…

Лидия спала без снов. Но когда проснулась, она была не одна: рядом с ее кроватью стоял ее бывший муж Коля, бывший любимый человек, бывший отец, бывший юрисконсульт, бывший зэк.

Как многие сентиментальные люди, Лидия могла быть очень жестокой. Из второй комнаты, в которую после отсидки вернулся Коля, ее муж-убийца, она не убрала ни одного предмета. В первые годы после гибели ребенка Лидия просто не могла вынести из комнаты кроватку, комод с пеленальным столиком, кресло, в котором она кормила дочку, мягкие игрушки. На кроватке так и лежало розовое покрывало с мишками, а в кресле – в прошлом белая, а сейчас пожелтевшая шкура из «Икеи». Сейчас шторы были всегда задвинуты и заколоты булавкой, но между ними на подоконнике виднелись утята, с которыми Пашенька любила купаться. Они выгорели и своей пожухлой желтизной напоминали Лидии и Николаю о том, что их жизнь разделилась на до и после.

Когда Коля вернулся, с весом чуть больше шестидесяти, щербатым ртом и без волос, он робко попросил разрешения вынести детские вещи (Лидия не знала, что с ним произошло в заключении, но он теперь все делал робко), и она отказала под предлогом, что еще не готова. Он молча кивнул, но, в свою очередь, развесил свою немногочисленную и не по размеру одежду на Пашенькиной кроватке, привез откуда-то и разложил раскладушку, которая заняла почти всю комнату. Он куда-то уходил, где-то зарабатывал себе на кефир, чай, дешевые котлеты из кулинарии и черствые сушки, а вечерами тихо выпивал чекушку и засыпал. Всю неделю пустые чекушки стояли на пеленальном столике по соседству с блистерами от таблеток и пузырьком с лекарством темного стекла. Лидия заходила в комнату, когда его не было, и в первый момент ей казалось, что там стоят бутылочки, из которых она кормила дочку. Было ли это маленькой местью бывшего в ответ на ее большую месть, она так и не поняла. Она закрывала дверь и уходила курить. Так они жили уже год.

А сейчас он стоял над кроватью бывшей жены и молчал. «Придушить, что ли, хочет?» Она понимала, что ее выдают трепет ресниц и движения глазных яблок проснувшегося человека, но решила не сдаваться. Случай был беспрецедентный: никогда ее бывший не заходил в ее комнату. Днем она вообще стояла закрытой на замок, который Лидия демонстративно врезала в дверь после возвращения Николая, сначала она защелкивала ее и ночью, но почти незаметное муравьиное существование бывшего по соседству расслабило ее, и она не закрыла дверь. «И пусть, пусть меня прикончит, тогда ему точно не выйти, лететь ему в „Черный лебедь“ по рецидиву на пожизненное». Ненависть ее была так сладостно-приятна, что Лидия испытала род возбуждения сродни сексуальному: ее тело горело, мысли приятно путались, на лице, незаметно для нее, появилась легкая, как секунда, полуулыбка. Гомункул молчал и не двигался. «Ну же, ну, сделай что-нибудь!» Теперь Лидия передумала умирать, новый план созрел в ее голове: «Сейчас он нападет, нанесет пару ударов, оформлю как тяжкие телесные». Ни на мгновенье она не думала, что пора расстаться со ставшим врагом бывшим мужем, развестись, разъехаться. Нет, ни за что! Это означало бы, что она простила его, что дочка окончательно мертва, что Лидии пришлось бы заглянуть глубоко в свое сердце и обнаружить там выжигающую ненависть к самой себе: «Почему не предусмотрела? Почему не спасла? Почему? Почему?» Этого она не допустит ни за что на свете.

Раздался тихий, скребущий душу голос:

– Отпусти меня, Лида! Христом Богом прошу! Отпусти!

Николай всхлипнул, чем окончательно испортил оргазм ненависти, который переживала Лидия. Она поняла, что он плачет. «Тварь, все обломал, как был не мужик, так и остался». Она упрямо сжала веки. Николай вышел. Лидия не могла отдышаться и, не давая себе передумать, набрала номер Веры Солдатенковой:

– Ну что, Верок, не поздно еще? Да уговорила-уговорила, приеду, давай координаты твоего протеже. Только сразу предупреждаю, никаких знакомств: выпили, закусили, отпраздновали. Мне тут Воронкина хватает.

– Лид, он что, хулиганит?

– Если бы. Рыдает, как баба.

Вера деликатно промолчала. Но Лидия сама про себя отметила, что как-то запуталась: то ли она хотела, чтобы ее бывший распоясался или напал на нее, то ли ее устраивало в целом жалкое существование гомункула. В одном она точно была уверена: она бы мечтала, чтобы убийцу дочери не посадили на восемь лет, а растерзали раскаленными крючьями на тысячи кусков: была же такая казнь в Средние века.

Он что-то делает со мной… я не я… тени… все куда-то плывет… что это за люди? Ой, это директор клиники… зачем он пришел? Не надо меня выписывать, я не смогу ходить… плавать я тоже не смогу… зачем мне прицепили русалочий хвост? Он воняет рыбой… я не могу быть рыбой: у меня аллергия. Кто эти рыцари? Кто этот король? Где моя мантия… Мои волосы длинные, до пола? Когда успели отрасти? Я Леди Годива? Где мой белый конь? Хорошо, хорошо, я проедусь на этой лошади голой, у меня уже нет стыда… какой стыд в реанимации… в коме? Ах, да! Я же в коме. Кто, кто в Теремочке живет? Кто мой новый Хозяин? Ну, уж вы должны определиться: русалки на лошадях не ездят, не могут, стоп, а почему не могут? Просто женское седло… «Так пела русалка над синей рекой, полна непонятной тоской». Лермонтов… Между прочим, пятерка по литературе. Мальчик с черными кудрями: «Из гроба тогда император, Очнувшись, является вдруг, – На нем треугольная шляпа И серый походный сюртук». Наполеон… вот, кто ты… Наполеон умыкнул свою Жозефину… Ну, почему, почему ты молчишь? И что ты в меня загружаешь? Я так не могу… Я так с ума сойду… Поговори со мной, поговори… Ушел, но я знаю: ты вернешься, хотел бы прикончить – подушкой бы придушил, пустил бы отраву по вене, меня и утопить легко: я же не русалка. Значит, нужна тебе зачем-то. Почему я не чувствую опасности? Что со мной? Где мой новый дар? Где моя чуйка? Или ты не опасен? Кто же ты?

Лидия подсела в грязноватый «Форд» Вадима на Второй Песчаной, отказавшись категорически, чтобы он заезжал за ней к подъезду, миксер доволокла и разместила коробку на заднем сиденье. После неловких приветственных фраз машина тронулась, Вадим по необходимости смотрел на дорогу, Лидия без всякой необходимости смотрела перед собой. Она была вымотана утренними страстями: ей хотелось молчать. Вадиму тоже не хотелось трепаться, его осенило: