Савелий Новодачный - Домашний рай

Вася маленький восхищенно цокнул языком и провел рукой по чуть взъерошенным русым волосам. Другой рукой уверенно держал руль и внимательно следил за дорогой.

Затем вдруг сказал:

– Ну что, алкоголем затарились?

В ответ была недоуменная тишина.

Вася расхохотался.

– Это только министры да таксисты знают. Указ Горбачев готовит о запрете вина и водки. Заботится о таксистах. Теперь мы такие деньги будем делать, что ого-го! Я уже багажник освободил. Поставлю ящики и буду тихонько продавать, а по ночам еще и по тройной таксе, и ездить на вызовы не надо. Бабка моя говорит, плохие приметы все чаще и чаще появляются.

– Какие еще приметы? – неожиданно вступил в разговор Бирюков. Видимо, сообщение о сухом законе потрясло его до глубины души. – Ты про сухой закон серьезно, что ли, или треплешь, что на язык попало?

Вася обиделся, но старался не показать вида. Таксист должен быть совершенно ангельским, с точки зрения выдержки, существом, иначе нервов не напасешься и долго не продержишься.

– Зря ты так, парень. У того же Васи большого знакомый кума в органах работает. А кум ему баньку в Лобне топит, там у него домик свой и баня классная, своими руками все построил. Под пивко и веничек березовый да дубовый и запах пихты, – умеет зверюга париться, – тот и рассказал. Так что информация верная.

– Когда?

– В середине мая, точно не знаю.

Водитель помолчал, подумав, не выдал ли он ненароком первым встречным-поперечным государственную тайну, и, решив, что нет, продолжил:

– Бабка моя Мария Васильевна, меня, кстати, в честь отца ее назвали, говорит, последние времена приходят. Самолично мне место из Библии показала, где говорится, что царство Вила семьдесят лет только продлится. Клянусь, своими глазами видел. А теперь, если такие умные, скажите, кто такой Вил?

Бирюков пожевал губами, но промолчал.

В полной тишине Вася торжественно провозгласил:

– Владимир Ильич Ленин. Первые буквы составьте, что выйдет?

Вздохнул:

– Вил и выйдет. Мария Васильевна говорит, что Михаил меченый по Библии самый настоящий Антихрист. А что, я извиняюсь, у нашего Горбачева на лбу? Он-то и есть меченый Михаил.

– Твоя Марья Васильевна прямо дом Советов какой-то, – заметил Бирюков, которому начинал наскучивать бессвязный доклад таксиста на политические и религиозные темы. – Ты тут клерикализмом не занимайся, парню еще научный коммунизм на пятом курсе сдавать.

– Ничем я не занимаюсь, я женатый человек, у меня двое детей, – все-таки обиделся таксист и замолчал.

Между тем за разговорами доехали незаметно до Долгопрудного. На счетчике натикало три рубля с копейками. На улице Первомайской они попросили остановить возле восьмого корпуса. Нахимов протянул Васе маленькому пятерку, уцелевшую в битве с «налапниками» (Дато деньги ниже четвертной не признавал) и сказал:

– Сдачи не надо.

Вася не ожидал такой щедрости от простых, как оказалось, студентов, просиял лицом и ответил:

– Спасибо, ребята, извините, если что лишнего сболтнул.

– А ты все-таки за языком следи, Вася, – назидательно посоветовал Бирюков, – мало на кого напороться можешь. За Михаила меченого и принять могут.

– Да бросьте вы, не те уже времена, – неуверенно сказал таксист. – Волков бояться, в Долгопрудный не ездить.

Он рассмеялся и, дав по газам, развернулся на узкой дороге, демонстрируя мастерство московского таксиста.

– Я с этими «налапниками» в ресторане вчера встретился, – начал Бирюков, когда они медленно прогуливались по Первомайской.

Шел одиннадцатый час вечера или, скорее, ночи. Но для физтехов – самый разгар студенческой жизни. Кто-то возвращался из читалки, где, обложившись толстыми учебниками, усиленно готовился к зачетам и контрольным, кто-то совершал вечернюю пробежку. Кроме того, в КЗ, концертном зале, закончилось мероприятие, и со стороны учебных корпусов повалила куча народа. Нахимов услышал голоса студентов. Так и есть. В Долгопрудный приехала очередная знаменитость. Кто только не бывал в знаменитом Концертном зале. У Семена сохранилась пленка с записью концерта Высоцкого, и он давал ее послушать Нахимову. И сам любил иногда спеть под гитару «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее, не указчики вам кнут и плеть…» Да, и для него песня тоже оказалась пророческой.

Видно, он напел вслух пару строк, потому что Бирюков услышал и добавил «Но что-то кони мне достались привередливые, и дожить не успел, мне допеть не успеть».

Опять пошли молча. Теплая апрельская ночь брала под крыло жителей славного города Долгопрудного, о котором мало бы кто и знал, если бы не росчерк пера высокого начальства об образовании нового вуза.

– Я ее с первого курса полюбил, – неожиданно начал Бирюков, и Александр внутренне собрался, насторожился. «Вот оно, признание, только в чем?»

Евгений продолжил:

– Красивая, умная, стройная, чувство юмора, даже одевается хорошо. Как не влюбиться? Мы же тут, на физтехе, девушек мало видим, хоть и приезжают к нам на дискотеки студентки из разных институтов, культуры, медицинского, педагогического, не то это все. А она все время рядом, на лекции, на семинаре, на дне рождения у одногруппника, даже на картошке. Вот и втюрился неожиданно для самого себя, а вот день вспомнить не могу. Так ведь не бывает, вчера не любил, а сегодня уже любишь, понемногу в процесс вплываешь. Словно кто-то на крючок тебя мягко, исподволь насаживает, пока не заглотишь весь. А потом можно голыми руками, без сачка брать, не сорвешься. На третьем курсе пошел в читалку, урматы подучить, в библиотеке книг набрал, уселся в первом ряду, справа, на крайнее место у окна, в оазисе из декоративных деревьев, читаю, задачки решаю. Потом вдруг посмотрел налево, и она там сидит, в том же первом ряду, только с другой стороны, через проход, тоже возле окна. На улице весна, листочки распустились, птицы поют. А мы сидим, как дураки, к зачету готовимся.

Бирюков замолчал. Они стояли возле корпуса номер три, где жили студенты ФАКИ. Во всех окнах горел свет. Кто-то решал задачи, кто-то играл на гитаре, а в некоторых комнатах, подобно заговорщикам, запирали двери и расписывали «пульку».

– А дальше? Ты подошел к ней? – все-таки не выдержал Нахимов.

– Нет, не подошел. Видел же, что она смотрит на меня, а не подошел. Встал, собрал книги, молча кивнул ей и пошел на выход. Книги сдал и сел на первом этаже напротив стенда с членами Политбюро, на один из стульев. А в Концертном зале хор репетирует, и так красиво поют. И вдруг смотрю, она со второго этажа тоже спускается и ко мне подходит. А я сижу. «Позанимался?» – спрашивает. «Да», – говорю. Она еще постояла немного, и ушла, грустная.

– А ты?

– Так и остался сидеть.

– Женя, мне кажется, она тебя любила тогда.