Арти Бринк - Каждый верил в рай

Бродяга осторожно взял его в пасть и, переведя испытующий взгляд на кассира, торопливо забежал внутрь. Отпустив дверь, парень повел «осчастливленный хвост» в подсобку, фальшиво напевая почти в полный голос. И я пошел к машине, заметив, как новичок не сводит с меня взгляд.

– Это тебе, – открыв пассажирскую дверь, сказал я, подавая чай с сэндвичем.

Девушка сидела неподвижно и неотрывно смотрела в глаза. Наконец, протянув руки, она произнесла краткое «спасибо», которое в этот раз прозвучало иначе, чем все сказанные ею прежде слова. Отложив сэндвич на панель, новичок крепко обхватила ладонями картонный стаканчик, из которого медленно поднимался пар.

Я закрыл дверь и устроился на багажнике, плотнее закутавшись в куртку. Наслаждаясь каждым куском отвратительного сэндвича, каждым глотком крепчайшего суррогатного кофе, я, задрав голову, корил себя: «Даже полярную звезду не в состоянии найти. Что может быть печальнее? Уплыву из города – обязательно все наверстаю. Но сейчас нужно еще немного поработать. Продержаться еще немного». Когда я вернулся в машину, то обнаружил в руках новичка лишь стаканчик с навряд ли еще согревающим кофе на донышке.

Мы проехали кварталов пять, когда Вита неожиданно, без всякой на то причины, повернулась ко мне и спросила:

– Что случилось на том расследовании?

– На каком именно?

– Я имею в виду покушение на мэра, после которого о вас пошла дурная слава.

– Когда наш мэр Виктор Фирнум вступил на пост и сдержал обещания, многие горожане оказались им довольны. Но в одночасье помочь тем, кто желает всего здесь и сейчас, он был не в силах. И в тяжелый год, когда сократился бюджет на здравоохранение, посыпался, как эти дома, и его образ. Тогда для стабилизации внутреннего положения Совет предложил провести маленькую экономическую войну. Сейчас я не говорю про то, что влияние каких-то корпораций людям и даром не сдалось. Главное здесь – то, что мэр почему-то поддержал торговую экспансию. И когда кампания завершилась, вернувшиеся обманутые солдаты нашли виновным во всех бедах мэра. Они организовали антиправительственное движение, а себя называли фуриями.

– Как богини гнева, справедливого суда и еще чего-то, – перебила новичок, перестукивая пальцами по колену. – Зачем вы это рассказываете? Я прекрасно помню события двухлетней давности.

– Не торопись, трупы не сами собой возникают. Народовольцы требовали спасти город. Из благородных побуждений или нет, не знаю, но шли напролом. И в очередной вечер, когда Виктор с семьей возвращался с благотворительного банкета, фурии закинули ему под машину самодельные бомбы. Взрыв выбил стекла ближайших домов, расколол асфальт и перевернул вверх дном лимузин. Под брызги льющегося дождем стекла машину в мгновенье окутало пламя, которое уже не могло потревожить водителя и дочь мэра. Жене повезло меньше. Но еще меньше – Виктору. К несчастью, оба остались в сознании. На руках Фирнум вынес ребенка и оттащил подальше. Вернулся за женой и изо всех сил пытался высвободить ее из челюстей сиденья и искореженного корпуса. Даже когда весь салон и его руки объял огонь. Даже когда терял сознание от боли. Даже когда перед его глазами было лишь вопящее пламя, изрыгающее тошнотворную вонь.

Именно тогда наш участок отправили во что бы то ни стало найти виновных. Главным назначили меня, и со своими людьми я перекрыл район, просмотрел каждую камеру, опросил всех свидетелей и медийных активистов. Чувствуя фурий прямиком перед собой – мы марафоном пронеслись вдоль всего города. Сделали все возможное и немного больше. Но все же потеряли след и за двое бессонных суток не продвинулись ни на йоту.

– Подозреваю, проблемы у вас пошли вовсе не от этого.

– Верно. Нас отозвали, доложив, что полумертвому мэру на больничной койке позвонил аноним и сообщил местоположение организаторов. И, когда мы вернулись в участок, чтобы допросить хладнокровных убийц, любезно доставленных нам бойцами Фирнума, то нашли нещадно избитых людей со сломанными ногами, закованными и вывернутыми руками. Их лиц невозможно было разглядеть за сплошным месивом. Когда я приблизился, чтобы поднять лежачего, то обнаружил лишь мертвеца. Позже оказалось, что это действительно они организовали подрыв. Но разве это давало людям, посланным мэром, право, как мы также выяснили, выламывать к фуриям дверь и без разбирательств бросаться избивать их, имея при этом как доказательство только один телефонный звонок? Никто из участка тебе не расскажет, как четверо наших парней вышли к довольным успешной операцией бравым ребятам; не упомянет об оглушительных пререканиях и завязавшейся драке, где один детектив потерял передний зуб.

– Но, в конечном счете, они же оказались виновными. Тем более в «таком», – взмахнув рукой, фыркнула девушка. – Я бы тоже не церемонилась.

– А если бы они были невиновными?

В ответ Вита лишь повела глазами.

– Тогда слушай: через два месяца я вел фурий по залу суда в администрации и даже не полагал, что на место судьи поднимется Виктор Фирнум в офицерской форме. Вдоль трибун пронеслись вздохи изумления, защелкали фотоаппараты. Никто прежде не видел насколько уродливы оказались последствия: горящие болезненные ожоги тянулись по шее, обезображивали челюсть, виски, выжигая волосы. От поднявшегося с больничной койки мэра я ожидал всякого, кроме немыслимого спокойствия: подсудимые, адвокаты и присяжные высказались, а он всего лишь сидел, сплетя пальцы опаленных кистей. Но вот настало время Фирнуму вынести свой приговор. Он встал, заходил взад-вперед, не обращая внимания на собственную запутывающуюся в шагах хромую ногу, заговорил о ложности правосудия и неравности судеб. Затем вытянул из кобуры гравированный пистолет, которым его наградили по окончании последней войны, и заявил залу, что во имя всеобщего блага с согласия Совета отменяет мораторий на смертную казнь. У меня на глазах все катилось к чертям. Я стал прорываться сквозь ликующую публику. Помню, как мои требования остановиться затонули под свист и аплодисменты, и мой крик лишь звоном отдался в ушах. Глядя прямо в глаза убийцам своей семьи, стоявшим пред ним на коленях, Виктор спустил курок. Выстрел. Второй. Третий… Когда я добрался до Фирнума, он не услышал моих криков. Его глаза горели, наслаждались тем, как кровь убитых заливала черно-белую плитку; вены на его шее вздувались в ритм колотящегося изодранного сердца. Кажется, он даже не моргал, – с усмешкой добавил я и умолк. – Уже и не помню, о чем мы пререкались в шквале ругательств.

– Неправда, – вздохнула девушка. – Я вижу, вы прекрасно помните.

– Верно, – хмыкнув, протянул я. – То было не правосудие. А он плевать хотел, что идет против законов, порядка и здравомыслия! Движется навстречу тому, что до́лжно искоренять. Фирнум упивался собственной местью. И я послал его, а затем и капитана, потребовавшего принести извинения. Я ответил на твой вопрос?