Арти Бринк - Каждый верил в рай

– Поверь, с ним бесполезно спорить, можно лишь комедию подавить. А про Гейла даже не думай: вернемся, а он даже на йоту не сдвинется. Боже, Гэйлу!

Когда мы вернулись к столу, девушка первым делом подхватила свой блокнот. Она перелистывала страницы туда-обратно, пересматривая собственные записи, очерки и комментарии, эскизы и зарисовки – далеко не подсознательные мановения или вникающие росчерки бумаги. В один момент ее глаза перескочили на меня.

– Оставь, – ответил я.

– Но ведь приказали передать все материалы по делу.

– Тогда можешь попытаться объяснить Джонсону на словах. Но уверяю, ты ему не особо поможешь.

Не желая вновь скатываться к перепалке, я старался не обращать внимания на явившегося за нашими наработками Гейла. К счастью, мне не пришлось выслушивать, а затем и отвечать на его нелепейшие вопросы, от которых не ушла новичок: где был найден труп, что рассказал бригадир? Мне воистину было ее жаль. Поначалу девушка спокойно разъясняла, указывала на каждую мелочь, беспричинно отдавала полученное ценою бессонной ночи – но в конце концов она кинула в Джонсона рапорт, над которым корпела пару часов до этого и, махнув хвостом, направилась за пальто.

– Дурак ты, Джонсон, – беря ключи со стола от машины, сказал я.

– Как будто я не знаю, – отозвался он, смотря вслед направляющейся к выходу Виты.

Я похлопал его по спине. Было чувство, что тогда он впервые признал собственный недостаток. «Хоть что-то… Но ему лень будет возиться с переданными бумагами. Уверен, он не станет искать пути доказать кому-то, что на его счет ошибаются. Довольный своей ролью, он и через года, если отделению не повезет, будет продолжать разносить запах завезенных из соседнего города духов, выполняя рабочий минимум, словно прибитый к стене холст с бессмысленными кляксами, где он так удобно скрывает нехватку обоев». Но тогда я был рад даже тому, что его слова не звучали оправданием.

Когда в начале двенадцатого мы выехали на улицу, по моему форду ударило палящее солнце, которое ставило под сомнение столь холодную прошедшую ночь. С огромным удовольствием насколько было возможно я распахнул окна. По салону закружил ветер с пролива, даря неимоверно приятные прохладные прикосновения. Путь к гранд-отелю «Eden’s light» пролегал через административный район, но большинство клерков уже сидели на своих офисных креслах, а потому не было и намека на раскаленные дороги, забитые скоплением автомобилей. Лишь вздымались миражи, искажающие дали практически пустых улиц. Я с удовольствием продавил педаль газа. Мне всегда нравилось наблюдать, как с обоих сторон от машины ее черные двойники перелетают из одного зеркального фасада в другое. Такая иллюзия с успехом придавала еще большую масштабность и надменность даже абсолютно идентичным улицам офисных небоскребов.

Миновав перекресток, где, ожидая сигнала светофора, туча туристов вскинули фотоаппараты в желании лучезарного кадра, я заприметил вдали над крышами темный шпиль. То была администрация – вытянутая ввысь могущественною рукою пирамида модерна, несравнимый по высоте небоскреб города, многотонные плиты которого вздымались ярус за ярусом, словно глыбы ледохода. А в свете ночи она и вовсе превращалась в озаряемую прожекторами, подчеркивающими каждую грациозную черту, фигуристку, застывшую во вращениях с поднятой рукой.

Чем ближе мы подступали к ратуше, тем отчетливее расступались остальные здания, склоняясь пред столь величественной композицией. И точно расширяя владения, администрация находила свое продолжение в окружавшей ее полумесяцем площади. Разве что плиты на земле были слегка светлее самого здания. «Возможно, от нещадно частых применений моющих средств», – предполагал я. Несмотря на внушительные размеры, площадь оставили пустой: ни одного фонтана, ни хоть капли зелени, ни скамеек – ничего, одна лишь серость плит. Но здесь в любое время было сполна народу, который или наслаждался редкими праздниками под концерт местной тщедушной группы, или слушал очередные речи политика, или банально гулял в свободный денек. А местом сбора раз за разом признавали вершину, разделяющую площадь и подножие лестницы администрации, полторы сотни ступеней которой рассекали три пары покрытых серебряным напылением изваяния. То были шесть безликих колоссов, встречающих каждого проходящего. Верхняя пара, задрав подбородок, всматривалась вдаль, держа руки за спиной. Центральные стояли, замерев в ведомом лишь им ожидании перед бушующей горной рекой толпы. Нижние статуи были радушнее остальных: опустившись на колено, они тянулись ладонями к людям, протертыми на удачу до темного нутра.

Так и сейчас площадь утопала в бесчисленном множестве горожан. Они вновь и вновь выкрикивали пламенные лозунги, непоколебимо требовали перемен, раскачивали высоко над головами плакаты со смелыми мыслями и карикатурами. «Некоторые со временем не претерпели ни малейших изменений», – всматриваясь, припоминал я события точно повторяющихся лет службы. Хоть на данный момент демарш и выглядел сравнительно цивилизованным, среднюю площадку лестницы отсекал строй правоохранителей, экипированных тяжелыми бронежилетами и касками с опущенными прозрачными забралами, дубинками на поясах и составленными стеною щитами. Немногое отличало их от столь же недвижимых статуй. Когда мы объезжали площадь, огибая захлестнувшие дорогу машины, с первых рядов ввысь метнулась жестяная банка консервы с искусанной ножом крышкой. Беспорядочно вертясь, она угодила в голову одной из статуй, с гулом свалившись к ногам гвардии. Под звуки брякающей по ступеням железяки два гвардейца вышли из строя, шагнули в стороны, образовав проход. Выбежавшие из второй шеренги мигом спустились по лестнице и, схватив за руки, вытащили юношу. Мне казалось, будто молодой человек не пытался вырваться, будто сам, гордо выпрямившись, вел за собой гвардейцев, смеясь и щеголяя своими желтоватыми зубами. Не успели консервы перестать греметь, как правоохранители увели нарушителя за стену из щитов, а строй вновь сомкнулся.

– Это же можно запросто прекратить, – нахмурившись, сказала Вита.

– Забастовку?

– На самом деле человеку многого и не нужно: лишь бы не было неопределенности. Только и всего.

– Хочешь сказать, если выйдет политикан и разъяснит, почему так плохо живется, они успокоятся?

– Да, – покрутив прядь волос, она продолжила, легким движением указав на толпу, – да, это им и нужно. Они не знают: с чего ради должны выживать, ждать ли изменений и в какую сторону. Люди всего лишь хотят получить объяснения столь ужасным событиям, узнать их причину… им нужна надежда на лучшее. А тогда и проблемы будут не столь существенны.