Максим Городничев - Бродяга

Дорожная пыль вздымалась невесомой кисеей. Я на бегу читал заученные наизусть строки библейских писаний, изредка посматривая то на алеющий рассвет, то на манящую искру арбалета-распятия. Стук подков в ночной немоте доносился ясно, зато мои ботинки из телячьей кожи поднимали пыль бесшумно. Но вот цокот почти затих, в тусклом свете я различил на брусчатке свежие царапины. Дыхание меж тем пошло из груди со свистом. Горло пересохло, и я понял, что стал выдыхаться, как плывущая против течения огромная рыба.

Следы исчезли внезапно. Я едва не проскочил мимо, но вовремя свернул в переулок, заметив свежие оттиски копыт на влажном камне. Снова во мраке послышался цокот, теперь конь шагал мерно, не спеша, хозяин ждал кого-то. Его фигура – плечистая и сутулая. И шаги… Ноги ступали ровно, тихо попирая брусчатку.

На спине арбалетчика ерзал громоздкий механизм, похожий на мгновенно отпускающее грехи распятие, и я ждал, когда стрелок, ведя коня, повернется лицом. Нож ленивой наковальней выскочил из моей ладони, с глухим стуком вонзился в грудь незнакомца. Тот вскинул руки, упал навзничь, выронив поводья. Конь нервно зафыркал, почуяв кровь, забил копытами по брусчатке, из-под шор блестели крупные глаза.

Я подошел к стрелку, увидел искаженную гримасу, расплывавшуюся в темном мареве. Заходящая луна светила как гребаный фейерверк, можно различить любые неровности в камне, но не его лицо. Оно слилось с последним клочком мрака, предчувствуя гибель.

Я спросил:

– Зачем ты убил Тиферет? Кто заказал?

Арбалетчик стонал, корчась от боли, его единственный глаз блуждал в пустоте. Стрелку было не очень. Да и мои легкие сипели, напоминая кузнечные мехи.

Одноглазого начало потряхивать, крепко тесак приложил мужика. Уже не надеясь на ответ, я отвернулся, чтобы раствориться в лабиринте улиц, но голос, пробившийся через курлыкающие кровью легкие, заставил замереть на месте:

– Баллок…

Я похолодел.

– Кто еще?

Теперь лунный свет коснулся его лица, как рука святого отца на исповеди. Мутный, на выкате, глаз вперился в меня. Серо-синие губы зашевелились, слова толкались в гортани, пытаясь преодолеть зарождающийся отек в области голосовых связок. Речевой аппарат убийцы уже не справлялся со своей сакральной функцией, он глотал и выплевывал звуки, иногда чудом сбивающиеся в слова. Я начал дешифровку:

– Мясник… большая игра… большие ставки… и ты на кону… в эпицентре…

Наемник неслышно и стремительно покидал тело, кровь хлынула изо рта, и дальше разобрать ничего не удалось. Я стоял над мертвецом, вслушиваясь в громкий стук собственного сердца. Я стоял над трупом, с вспотевшим лбом и вспотевшими яйцами. Натекшая лужа, как зеркало, отражала мою фигуру в потертом плаще, застывшую в свете одинокой луны.

Баллок считался влиятельным человеком в городе, и вопрос: «чем я ему насолил?» напрашивался сам собой. Если и он – мой враг, а умирающий не соврал, его надо убить. Инсценировать несчастный случай… Хотя тучи уже над головой, нет смысла играть втихую. Завтра же чертов жнец человеческих душ умрет.

Но обдумать простую мысль оказалось выше моих сил. Ночь бежала на запад, и сейчас она показалась мне сукой, живо пахнущей собачьей случкой. Эти глюки… Ломка началась сильная, и унять ее могла только пара пилюль. Я знал, где достать запрещенные законом стимуляторы сознания, что примиряют с реальностью и дают передышку для психики, но выворачивают душу на изнанку.

Я отправился к Марене. Она работала в судебной системе, но эти крысоловы не подозревали о ее знаменитом прошлом «ведьмы из катакомб». Чертов епископ.

Пришлось пересечь большую часть города, закутавшись в кожаный плащ. Я пробирался через каменные джунгли, топтал известь и сорную траву, плутал в костяном лабиринте мимо мостов, нитяными швами состегнувших вену реки. Перебравшись через Сену, направился в сердце Сите. Теперь я понял, какая жестокость кроется в старых улицах, это она написана на человеческих физиономиях, от которых я стараюсь укрыться. Куда бы я ни пошел, чего бы ни коснулся, везде – спирт и N-хромосома. Это написано и на земле, и в небе. Это въелось в наши души.

Я плотнее укутался в плащ и ускорил шаг. Здания с человеческим оскалом проплывали перед глазами, их похожесть создавала иллюзию, что я топчусь на месте в густой желчи, с каждой минутой все больше выдыхаясь. И впрямь, жадная жижа под ногами расставила силки. Кто-то шел передо мной и попался – из грязи ухмылялась гвоздями рыжая подметка. Город наблюдал квадратами окон, хмурился простенками, заставляя оглядываться, но никто не показался на мертвых улицах в едва занявшемся рассвете, превратившем черное в серое. Лишь шальные порывы ветра гремели ставнями, подражая многочисленным парижским звонницам…

«И увидел я другого зверя, выходящего из земли. И чудесами, которые дано было ему творить перед зверем, он обольщает живущих на земле. И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу сему. И он сделает так, что не будет жизни никому, кроме того, кто имеет имя зверя, или число имени его. Число же это шестьсот шестьдесят шесть».

Когда я добрался до места, совсем рассвело. По старой привычке залез в дом через окно, на секунду задержав взгляд на мутном стекле. Оттуда на меня глянуло собственное лицо, из-за неровности зеркальной поверхности разломанное на плывущие плоскости, но мне показалось, я вижу его в бесцветных лучах боли. Секрет в состоянии души перед встречей с отражением, от этого зависит, каким ты будешь, и что унесешь, расставшись с двойником. Так мы смотрели друг на друга – я и я, наблюдая перемены, произошедшие в каждом из нас. Мысль, что отражение принадлежит не мне, показалась правдивой. Вопрос состоял в том, кто из нас теперь более настоящий.

Я втиснулся в железную раму. Ставни немного погремели, но никто из соседей не выглянул. Мара ждала меня на кухне, роскошная блондинка с шикарными формами, непристойными для служителей культа. Я скользнул взглядом по длиннющим ногам, по крепкой сухой заднице, по плоскому животу, груди, вылепленной античным мастером. Все великолепие едва скрывалось под полупрозрачным халатом. Я с наслаждением впился взглядом в девичье лицо, показалось, с ее губ слетает песнь сирены, а глаза плавают в сперме.

– Не волнуйся, дорогая, папочка решил воскресить воспоминания. Знаешь, эти дни как потерянные псы…

Ведьме хватило одного взгляда оценить мое состояние. Приоткрыв створку шкафчика, висевшего на стене, она достала пузырек с дорогущей дрянью и кинула его мне. Еще я заметил на полке пакетик, полный первоклассного «сахара», и несколько бутылочек с «Черной прелестью» и «Красной леди». Ее улыбка говорила: «Такая уж у меня аптечка, милый».