Андрей G - Zамороченные. Детектив

Мне сделали операцию по пересадке глазной ткани. «Склеропластика» называется. Не знаю, почему, но врачи уверяли, что после этого зрение исправится. Оно не исправилось, только на правом глазном яблоке так и остался голубоватый шрам. Его видно, когда я смотрю вправо и вниз.

В очках я ходить не хотел категорически, придумал даже, что у меня в них голова кружится. Предмет, на самом деле, крайне неудобный, пылится, запотевает, чуть что, с головы сваливается и норовит разбиться. Попробовал линзы. Они тогда были только стеклянные, их специально для меня на каком-то там заводе производили аж три дня. Но оказалось, что даже для того, чтобы их вставить в глаза, нужна особая сноровка, которой я так и не смог овладеть. Минут сорок тратилось на то, чтобы линзы надеть, это стоило неимоверных моральных и физических усилий, веки все время дергались и выталкивали инородное стеклянное тело. Но и после этого глаз чувствовал стекло, болеть не переставал ни на секунду, а минут через двадцать боль становилась невыносимой, и линзы приходилось спешно вытаскивать. Промучавшись так недели две, я охладел к передовой технологии.

С тех пор я привык ориентироваться больше на слух и, пожалуй, даже на запах, чем на зрение.

Рассказывать об этом кому-либо стеснялся.

Вроде как, инвалид неполноценный.

– Ну, видишь? Видишь? – шептал Саныч.

А у меня перед глазами только ряды парт да два разноцветных пятна. Наверное, те самые преподаватель и студентка.

– Ага, – шептал я в ответ. – Совсем обнаглели.

Мне уже казалось, что различимы и очки, и коса, когда Саныч их пуганул. Прямо со скамьи, дотянувшись до рубильника, выключил свет во всем корпусе. Проводка почему-то расположена таким странным образом, что электричество именно в этом месте отключается во всем комплексе зданий. Возможно, какая-то военная хитрость, о сути которой все давно уже забыли. Чтоб, уж точно, никто не догадался.

– Что это? – услышал я испуганный голос девушки.

Голос был высокий, но в то же время чуть с хрипотцой. Сексуальный, как на мой вкус.

– Вот черт! – это уже лектор.

Какой-то легкий звон, наверное, что-то с очками. Мы замерли. Шепот. Не разобрать. Шуршание – лектор одевается, и вот они уже хлопают дверью и пулей несутся к лестнице. Он, кажется, держит ее за руку. Мы сливаемся со стеной, и, когда они пробегают мимо, я чувствую, как за ними остается шлейф каких-то сладких-сладких, почти приторных женских духов. От таких кружится голова. И от духов. И от женщин. Как только они скрываются, Саныч заходится в истерическом хохоте.

Я иногда его не понимаю.

Саныч, вроде, пользуется успехом у женщин, но как-то не особо их жалует. Возвращаясь под утро от очередной пассии, он всегда хмур, от расспросов отмахивается и брезгливо морщит чуть опухшее то ли от вчерашнего алкоголя, то ли от бессонной ночи лицо. Зато за пивом Саныч о своих любовных приключениях заливался, как соловей, всегда педантично упоминал, на какой день «пала крепость», и выходило, что, пожалуй, во всем городе больше не осталось не оплодотворенных им женских особей. Слон в приливе откровенности во время очередной «интеллектуальной беседы» туманно намекал на какую-то несчастную юношескую любовь, от которой хрупкая душа Саныча была искалечена, но подробнее интересоваться я не стал.

Кстати, кто не знает, во всех фильмах с Джеки Чаном нет ни единой сексуальной сцены.

До следующей «эрогенной зоны» ровно 30 шагов. Мимо №201.

№200 – профком. Тот самый, где у Саныча, по его словам, есть связи. Правильнее назвать это даже «студенческий профком», потому что занимается он только студенческим трудоустройством. Надо сказать, когда мы с Санычем приходили трудоустраиваться, никто не выказал к нему особого дружеского расположения.

– А-а, это вы, – лениво протянул рыжий носатый тип в очках. – По поводу охраны? Это вам сразу в службу безопасности надо. Ли-и-ин! В каком у нас кабинете безопасность?

Рыженькая девушка, похожая на лисичку, покопалась в бумажках и пожала плечами.

– Найди, а, – очкарик, видимо, был тут главным.

– Профсоюз рыжих какой-то, – прошептал я.

– Тс-с, – зашипел на меня Саныч. – Это Лева Шницель. Председатель профкома. Очень важная персона.

Носатый Шницель, кажется, сразу же забыл о нашем существовании. Раскачиваясь на стуле, он принялся по телефону обсуждать с каким-то Иваном Петровичем количество мест в каком-то там лагере. Ходили слухи, что в профкоме стоит сейф, в котором хранятся деньги на оплату общественно полезного труда, типа такого, как у нас, и студенческие путевки, которые распределяют среди самых активных. Сейф, действительно, стоял огромный, в половину человечского роста, коричневый, с массивным кольцом вместо замка. Я как раз занимался тем, что разглядывал сейф повнимательнее, поочередно прикрывая то один, то другой глаз, хотя при всем желании увидеть цифры в кольце никак бы не смог, когда рыженькая девушка, отыскав что-то в своих неиссякаемых бумажках, назвала нам номер кабинета службы безопасности.

– Алина Малина, – мечтательно сказал Саныч, как будто эскимо облизывал, когда мы вышли. – Под напором моего обаяния крепость пала уже на вторые сутки.

Я пожал плечами.

Меня удивило больше не то, что он спал с рыженькой Алиной – Саныч говорил это о каждой – а само сочетание «Алина Малина». Как будто, рифмуя имя и фамилию, родители изначально готовили ее к публичной деятельности.

Или просто обладали странным чувством юмора.

Полагаю, что из-за сейфа ключи от «двухсотой» нам не доверяют, а напротив двери установлена камера видеонаблюдения. Иногда, проходя мимо, я приникаю ухом к холодному железу и через дверь слышу, что там кто-то дышит. Шумят компьютеры и звенит ложечка о стенки кофейной чашки. Наверное, рыжий Шницель болтает по телефону, и рыжая Алина Малина готовит ему кофе.

В блокноте значится:

« Шницель, Алина Малина – рыж. из профкома ».

Спуститься на первый этаж, мимо вахты, 60 шагов.

№108 – вечные экзамены по политологии. Не знаю уж, что это за наука такая, где отвечать на вопросы нужно с девяти часов утра до девяти вечера. И ощущение такое, будто у них экзамены едва ли не каждую неделю.

Саныч рассказывал, как он сдавал политологию. На лекции, конечно, не ходил вовсе, но преподавателем была, по его словам, молоденькая аспирантка Евгения Александровна, и, когда Саныч появлялся на ее семинарах, он обязательно садился на первую парту и под столом гладил аспирантку по коленке. Та смущалась, краснела, но виду не подавала, то ли от смущения и неопытности, то ли брутальные ухаживания Саныча ей на самом деле нравились. На экзамене, будто бы, Евгения Александровна все время подсовывала дополнительные вопросы, не давая закончить ответа, а, когда они, наконец, остались наедине, бурно отдалась ему прямо на парте.