Руслан Богомолов - Сотворение Волжской России. Книга 2. Горячее лето 1224 года

Николай перед входом в этот коридор посмотрел из-за угла – охранник ходил по нему взад – вперед. Как только он повернулся спиной, Седенко – старший вышел из-за укрытия и пошёл в ногу с недремлющим стражем. Дойдя до двери столовой, он приоткрыл её, проскользнул во внутрь и прикрыл. Шаги развернувшегося охранника приближались, вот он остановился и пошёл снова. Сергей выскользнул из гостиной и, снова шагая в ногу с охранником, дошёл до приемной. Дверь – проскользнул – дверь. И тут произошло неожиданное: он нос к носу столкнулся с седым стариком, который тряпкой на конце шеста смахивал пыль с карниза над дверью.

– Здравствуйте, дедушка, – выпалил шепотом Николай первое, что машинально пришло на ум.

– Здрав будь, боярин, – то же шепотом, поклонившись, проговорил дед.

– Дедушка, ты русский? – удивился Седенко.

– Да, – прошептал тот и приложил пальцы к губам, потом отодвинул «боярина» от двери, прислушался и, дождавшись, когда удалятся шаги охранника, тихо задвинул засов двери; потом взял Николая за рукав и провёл его к противоположной стороне комнаты за трон.

– Чему сюда выступя, боярин?

«Боярин» помолчал, глядя на старика, дескать, стоит ли открываться, потом махнул рукой:

– Девицу одну хочу увидеть.

– Кто буде? Кличут как?

– Раба, холопка, а кличут Нино.

Старик двинул раскрытой пятерней от уха к щеке:

– Та?

– Эта, да.

Старик очень удивился:

– Чему она те?

– Поговорить, поречить надо.

Опять удивился:

– А толомочишь по иху?

Николая старик стал раздражать:

– Ну, дед, ты больно любознательный. Скажи, поможешь или нет?

Дед нахмурился, напрягся, толи, переводя его слова на свой язык, толи, обдумывая что другое, глянул из-за трона на дверь, ещё раз посмотрел на него решительно и серьезно, как бы изучая, и. махнув рукой, приказал:

– Жде, тут.

Потом повернулся и исчез за портьерой.

Потянулись тягостные минуты ожидания, и вдруг портьера колыхнулась. Показался старик, а за ним вышла Нино, неся таз с водой. Старик что-то сказал ей по-тюркски, она поставила таз и подошла к Николаю.

– Коля.

– Нина.

Они обнялись, а старик, улыбнувшись, повел их в другой угол за трон. Там он приподнял ковер и открыл дверь:

– Огне нету?

– Огне есть, – ответил Седенко, вытащил из кармана фонарик и прошёл в каморку с Нино.

Старик привалил вход ковром и пошёл продолжать уборку, а Николай закрыл дверь и осмотрелся, каморка была довольно просторная, полтора на два. Вдоль каменной стены стояла неширокая лавка, покрытая потертым ковром. Они присели. Николай снял с Нино платок, погладил её волосы, посмотрел на любимые черты при тусклом свете фонарика, выключил его и поцеловал её в губы, в ответ она нежно обняла его за шею…

Они ещё лежали на лавке, он продолжал ласкать её, а она обнимала и гладила его. У неё текли слезы, а он целовал её, слизывая их, и всё приговаривал: «Я разнесу эту паршивую крепость, если они не отдадут тебя. Я освобожу тебя, чего бы мне это не стоило». Стук в дверь заставил их опуститься с небес.

– Боярин, пора.

– Сейчас, дед, погоди минут пять.

Николай встал, зажег фонарик, одел плавки. Нино тоже искала свою одежду в куче, разбросанной по полу.

– Подожди, Нино, дэан, – остановил её Николай.

Он осветил её стройную фигуру, её милое улыбающееся лицо, с мокрыми ниточками на щеках, потом поцеловал её шрамы у уха, на предплечье, на попке, на ноге, поднялся, обнял и сказал:

– Никому не отдам, любимая.

Когда они оделись и тихо вышли из каморки на свет, Нино вдруг запела на грузинском какую-то энергичную песню и стала танцевать вокруг Николая.

– Тихо, леший те возьме, – замахал руками дед и повторил то же по-тюркски.

Нино остановилась, посмотрела на него снисходительно и сказала:

– Я узнала счастье, и теперь мне не страшно, я могу и умереть, – и снова запела ещё громче. На этот раз уже немного отрезвевший от своего счастья Николай подскочил к ней и зажал рот ладонью.

Она удивлено посмотрела на него, а он, глядя ей в глаза, как несмышлёнышу начал пояснять:

– Милая, ты погубишь сейчас и меня, и себя, и деда. Дед, переведи.

Старик перевел ей, стараясь быть убедительным, показывая на Николая, дескать, это не я говорю, а он, твой возлюбленный.

Седенко отпустил ладонь и продолжил:

– Я хочу всю свою жизнь дарить тебе счастье и, сам быть счастливым с тобой. Поэтому наберись немного терпения, я тебя заберу отсюда. Ты поняла?

Выслушав его и перевод старика, Нино заплакала:

– Коля, мне будет плохо без тебя, так плохо, что я не смогу теперь жить.

– И я не смогу, поэтому потерпи, пожалуйста, не делай меня несчастным. Хорошо?

– Харащо, – кивнула она и прижалась к его груди.

– Ну, успокойся, успокойся. Немного терпения, и мы будем вместе. Ты же сильная девочка. Ты выдержишь.

Старик продолжал переводить, потом многозначительно показал Николаю на портьеру. Тот отстранил Нино:

– Ну, иди, дед тебя проводит, – и, улыбаясь, помахал ей рукой когда она, улыбнувшись, скрылась за портьерой.

Николай вздохнул. «Нет, – подумал он, – какая страсть. Надо же. А что ты хочешь? Девчонка жизни не видела, искалечили и превратили в робота по уборке помещения».

Пришёл «дед». Николай было хотел идти на выход, но тот его остановил, поинтересовавшись, как он собирается спасать её отсюда? Седенко сказал, что на днях у него будут деньги, и он выкупит её.

Старик покачал головой и сказал, что освободить её можно только через побег, потому, что она живет во дворце и слишком много знает о местных интригах и о мелочах жизни Ахмеда. Поэтому тот не продаёт и не отдаёт своих рабов.

– Так, – протянул Николай, – ну да ладно, попытка не пытка, не получится – будем готовить побег.

Старик опять начал твердить, что нельзя подходить к эмиру с этим предложением, он её как-нибудь или умертвит, или выдаст замуж за другого раба. А уж тот её точно либо забьет насмерть, либо докалечит. «непокорная она, плетью ей больше всех здесь достается», – резюмировал старик, потом вывел его через потайную дверь в столовую, оттуда через другую потайную дверь в соседний коридор, где не было охраны. «Ну и дворец, – подивился про себя Николай, – сплошь потайные ходы и каморки. Надо посмотреть, нет ли и в нашей комнате чего подобного».

Перед закатом солнца на аэродроме форта «Дербент» приземлился эмир Ахмед со всей своей делегацией. Он был мрачен и сосредоточен. Через полчаса Седенки и Мамедова шагали через южные ворота крепости к своему форту.

Так, – протянул Кочкин, – когда Седенко после доклада о прибытии группы рассказал ему коротко про Нино и про старика. «Вот ведь не кстати», – подумал он. Действительно, на одном самолете с эмиром прибыли топографы – майор и сержант, оба из запаса, а так же группа во главе с прапорщиком для их охраны. Завтра он, комендант, должен организовать их доставку к переправе через Гюльгерычай, где они за двое суток собрались нарисовать хотя бы примерно топографическую карту этой части междуречья до Самура. Завтра же утром должен был подойти сухогруз и спустить с палубы БМД-3 с экипажем и боеприпасами на всех. Послезавтра два самолета должны были доставить два отделения стрелков и, наконец, в пятницу прибудет генерал Кузнецов с офицерами штаба и с охраной. Договор с эмиром Дербента претворялся в жизнь. И вдруг, на тебе, старший сержант Седенко решил похитить какую-то девчонку и через это разрушить первый военный союз с довольно сильным и с географической точки зрения крайне выгодным государством. А что надо ему, коменданту форта? Чтоб в мире и спокойствии существовать рядом со столицей эмирата, чтобы не пришлось применять оружия, а уж тем более терять ребят… «Терять ребят», – подумал он, вспоминая Афганистан и Чечню. – «Нет, надо миром», – а вслух сказал: