Сергей Распопов - Ещё не вечер. Рассказы. Новеллы. Повести

Кстати, в то время, когда он завел с ней известные на всю округу отношения, Нюшка уже восемь лет была вдовой. Муж ее Петр в 35 – летнем возрасте попал в пьяном виде под комбайн. В тот злополучный день взбрело ему в голову завалиться на овсяном поле и заснуть мертвым сном. Иначе не скажешь. Нашел тоже место в уборочную страду…

…Обнаружили его разделанным пополам, ноги в одной стороне, туловище – в другой. Комбайнер Мишка Косолапов клялся, что не заметил Петра. Суд ему поверил и дело обернулось для Мишки совсем пустячным наказанием. Двумя годами условно. Разве, что тогда его сняли с комбайна и поставили возить воду.

Мишку серьезно судить за это никто и не думал. И у Нюрки за смерть мужа к нему никаких претензий. По крайней мере, навсегда освободилась от дурака, а нормального мужика в дом приняла. Это значит, его, Егора Куракина.

А что? Он в этом совхозе «Озерецком», включающем три села: Озерецкое, где жила Нюшка; Забродное, где жил он; и Выселки, не последний человек. На 4200 душ единственный участковый и, причем, толковый. За 30 лет, что здесь прожил, смог заработать авторитет. Сумел за эти годы кое – чего добиться. Сержантские нашивки на плечах, с которыми тут начинал работать, давно сменил на капитанские погоны.

Когда-то давно, он делил маленькую комнатенку в сельсовете с землемером. А теперь, вот уже одиннадцатый год занимает отдельный кабинет.

Покойный директор совхоза Горышин выбил ему однокомнатную квартиру в двухэтажном доме. Это в 71 – м году, когда сюда попросился. У него и вещей, раз и обчелся. Чемодан тряпок, баба и двухлетний пацан. Девки – уже тут народились. Сын стал сейчас большой шишкой в совхозе – директором местной школы – десятилетки, и дочки замужем, обе живут в Москве. Внуки от всех народились, как наедут, тянут деда за седые усы.

Поэтому Егор Петрович и ушел от Нюшки назад в семью. Стыдно стало перед внучатами. Да и сын все ж до директора школы поднялся, нельзя его позорить. А с Нюшкой детей он так и не нажил. Бесплодная она, пустоцвет.

Радовался тогда Куракин, что вовремя в семью вернулся. Сосед Фомич бросил жену с детьми, ушел к другой. А как под себя гадить начал, стал просить детей забрать его назад. Да только те не взяли… После него второй жене гараж со старой машиной достались.

Есть разного рода людишки, всякого цвета дерьмо. Не каждая свинья Куракина здесь привечает. Есть те, что за глаза ему лютую смерть сулят. Так тому и быть…

Егор Куракин не калач и не яблоко, чтобы всякому быть по вкусу. И вообще, не мужицкое это дело подстилаться под каждое «здрасте». Такая жизнь для бабы, может быть, и сносна, а для человека с горячим сердцем и холодным умом не годится. Неприемлема.

«Однако, – подумал Куракин, – мороз нешуточный. 15 градусов есть. Уходя на обед, я забыл поглядеть на термометр». При этой мысли он плотнее закутался в шинель и натянул шапку – ушанку на самые уши. Того и гляди – нос отморозишь или что посерьезнее. На дворе марток – одевай сорок порток!

Ледниковый период, овладел всей территорией России, крепко и надолго. Мартовская симфония любви заглохла сразу после стремительной и обнадеживающей прелюдии. Холода настигли похотливых котов в самый разгар любовных страстей. Погода обмишурила несчастных животных. Котам теперь крепко приходилось подумать, прежде чем отправиться на ночное свидание. Можно запросто примерзнуть к предмету обожания.

На автобусной остановке Куракин встретил спившегося, но гордого бомжа, который пританцовывал от холода и пел: «Ой, мороз, мороз!» Задушевная песня богато сдабривалась удачно вставленными в мелодию нецензурными выражениями.

– Я иду обедать, – сказал Куракин бомжу, – сейчас пять минут второго. – Он постучал пальцем по корпусу часов. – Я понимаю, мороз, зима. Поэтому на твою песню и закрываю глаза. Но через час, когда я буду возвращаться обратно, чтобы тебя тут и в помине не было. Чтоб ты испарился отсюда к двум часам. Понял меня?

– Не волнуйся, начальник, я тебя понял, мне переводчик не нужен. – И тут же попросил, заискивающе глядя в глаза, – может, дашь на 50 грамм? Холод жуть!

Но как было ему отказать.

Участковый достал кошелек и положил ему в грязную ладонь 5 рублей. Впрочем, он был уверен в обратном. Что и час спустя бомж будет на этом месте его дожидаться. Ему нужен ночлег. В «обезьяннике» все же лучше, чем на улице.

Но этот бомж оказался честным. То есть, сдержал слово. Удивительно, но даже бомжи в наше время имеют понятие о чести. Хотя далеко не все они такие послушные.

– Что случилось? – спросил участковый жену, которая встретила его в дверях квартиры. – Почему на тебе лица нет?

– Беда, – только и сумела прошептать женщина.

– Что за беда? – испуганно отшатнулся Егор Петрович. – С девчонками что-нибудь? Плохие вести из Москвы? Что? Дом взорвали? Где? На Садовом Кольце или в Черемушках? Где дочки живут? Или с сыном что приключилось?

– Нет, с детьми, все нормально. Успокойся. Есть новость, и для тебя, Жора, очень неприятная.

– Говори яснее. Не тяни за душу.

– Не знаю с чего и начать. Звонил твой помощник, Сашка Кирсанов. Он тебя разыскивал.

– Мы с ним 20 минут как расстались. Он тоже собирался домой… Так что произошло? Что за спешка? Даже и поесть нельзя?

– Нюшку твою убили! Поленом по голове кто-то ее стукнул. Она уже не первый день лежит холодная. По, меньшей мере, три дня.

– А ты откуда знаешь?

– Сарафанное радио известило. Дух в доме очень тяжелый. Труп ее уже разлагаться начал. Варька Кудехина заприметила, у Нюшки в доме два дня дым из трубы не идет. Думала, та в городе торгашит. А тут, на тебе. Нюшка долго жить приказала.

– Вот это новость! – вздохнул Куракин.

– Я как раз вышла во двор белье повесить, а бабы, возле нашего подъезда толкутся во главе со старой сплетницей, Лукерьей.

«Твой-то, дома?» – спрашивают.

– А должон сейчас подойти, с минуты на минуту.

«Несчатье в поселке, – запричитала Лукерья, размахивая руками. – Но для тебя, Клавушка, эта новость как мед на душу».

– Что ты, – говорю, – Лукьяновна? Из ума на старости выжила?»

А она: «Я-то, в своем полном уме. А новость моя тебя касается, Михайловна. Твоего врага, Нюшку Шерстневу, пришили поленом в ее собственной норе».

– Что, так и сказала «твоего врага?» – растерянно переспросил Куракин.

– Я тебе передаю точные ее слова. Я Нюшку не жалею, – сказала Клавдия, заметив смущение мужа, – но и смерти такой страшной ей не желала. Клянусь, Иисусом… Никому, врагу смерти такой не пожелаю.

– Ты что оправдываешься? Я тебе, и так верю, Клава, – сказал капитан, опустившись на табурет.

– Это мне перед тобой оправдываться надо. За все горькие минуты, что я тебе доставил.