Эстел Томпсон - Фальшивый грош

— Очень, — саркастически поддакнул он, — особенно, когда никто не болтается рядом. Ну и как? Нашли разгадку преступления?

Я молчала, отчасти оттого, что сердилась на него за его откровенную грубость, а отчасти из-за того, что злилась на себя — зачем испытываю такую неловкость и даже не просто неловкость — мне явно не по себе.

— Так что? — потребовал он, глаза у него потемнели от гнева. — Вы ведь за этим прикатили? Ваш первый ход был: «Я заблудилась в ливень, пожалуйста, помогите!» А когда ничего не добились, вернулись с новым планом, как раздобыть интервью. Кто вы вообще? Детектив-любитель? Репортер, нацелившийся на жареное? Хоть так, хоть эдак — вы все равно надоеда и растяпа! Давайте-ка уматывайте отсюда!

Лицо у меня вдруг вспыхнуло, и я посмотрела ему прямо в глаза:

— Если вам так хочется знать, я — Жаклин Фримен. Веду временно практику доктора Пимброка, сам он уехал в отпуск за границу. Сюда приехала по той же причине, по какой уже два часа колесила по дорогам: знакомлюсь с окрестностями. У меня сложилось впечатление, что дорога общественная и не требуется спрашивать разрешения для проезда по ней или кому-то давать объяснения.

Он с минуту рассматривал меня, гнев из его глаз пропал, но губы были по-прежнему сурово сжаты.

— Извините, доктор Фримен, — ровно произнес он, — по-моему, мы уже встречались и раньше. Я не узнал вас. Случается, манеры, как и память, подводят меня.

И отступив от машины, Карл Шредер приподнял шляпу жестом прощания. Я не могла придумать, что бы такое сказать еще, и просто пустила мотор.

Отъезжая, я видела его в заднее зеркальце: он так и стоял на дороге, провожая меня глазами. Я не была уверена, что раскусила его, но его необузданная вспышка гнева из-за моего очевидного шпионства явно доказывала: он очень даже понимает — на нем по-прежнему лежит подозрение. Столь же очевидно у меня вырабатывается злополучная стойкая привычка выставлять себя круглой идиоткой при встрече со Шредером.

Когда я подходила к отелю, оттуда вышел молодой парень. Я так и не поняла, что в нем такого, но люди всегда оборачивались взглянуть на него еще раз. Лет едва за тридцать, симпатичный, хотя, в общем, ничего выдающегося: темноволосый, среднего роста, плотного сложения, но мускулистый, не толстый. Конечно, одет красиво, но внимание привлекало что-то иное. Нечто в его походке, по-моему. Шел он — точно был хозяин мира, хотя и без намека на самодовольство; вид человека, который вполне уверен в себе, никогда об этом даже не задумываясь.

Я тоже безотчетно обернулась и проследила взглядом, как он спускается по крыльцу и — зацепилась за шип вьющейся вокруг опоры розы.

То ли он уловил краем глаза мое движение, то ли я вскрикнула от досады — не знаю, но он тоже обернулся, увидел, как я кручусь, стараясь отцепить рукав, и мигом вернулся мне на помощь.

— Стой смирно, отцеплю сейчас! Спокойно! Не то поцарапаешься, — весело воскликнул он, ловко высвобождая меня. — Ну вот. Эти вьющиеся розы так и норовят зацепить человека, но зато отбивают охоту у местных ребят подпирать столбы, портя пейзаж.

Он улыбнулся мне, в глазах у него плясали чертики.

— Привет! Меня зовут Дик Бейнс. А ты в Виллоубанке живешь?

— Со вчерашнего дня — да. Здравствуй. Я — Жаклин Фримен.

— Фримен, — задумчиво повторил он. — Имя где-то слышал, но где…

— Можешь и сейчас забыть, приятель. Просто вызови скорую, если отравишься несвежей едой.

— Новый доктор! — расхохотался он. — Не волнуйся, я до того здоровый, что даже противно!

— Пожалуйста, болей, чем вздумается, но только в мои рабочие часы. Извини, слышу, мой телефон звонит.

— Жаль. Как раз собирался пригласить тебя на рюмочку. Да ладно, может, успею вернуться, перед обедом угощу, — крикнул он мне вслед, когда я рванулась к своему нетерпеливому телефону.

Оказалось, вызывали к больному ребенку за три мили от города, и пока я съездила туда да еще занялась парочкой больных в приемной, подоспел обед. Я приняла душ и, переодевшись, вышла на веранду поблаженствовать на свежем ветерке. Едва смеркалось, и уличные фонари, уже включенные, светили слабо и не нужно. О чем-то бурно, но добродушно спорили ребята, проходившие по улице. О чем — не разобрать. Я даже не заметила, что на крыльцо кто-то поднялся.

— Надеюсь, не зацепилась снова за шип?

Я вздрогнула. Я и думать забыла о Дике Бейнсе.

— Пойдем, — твердо сказал он, — угощу тебя рюмочкой, как обещал. Вообрази только, — он взял меня под руку, увлекая через отель, — в этом чудесном старом пабе есть даже столик под совершенно роскошным деревом во дворе, — в такой жаркий вечерок посидеть там очень приятно. А если еще и без комаров обойдется… Присаживайся, — пригласил он, подтаскивая зелено-белый деревянный стул к белому столу под деревом на аккуратной плиточной площадке под окнами столовой, — а я сейчас приволоку выпивку. Тебе что?

Через минуту он вернулся с вином, и я улыбнулась.

— Очень любезно с твоей стороны.

— Сейчас на ферме был, верхом катался. Всегда поднимается настроение от этого. На ферме Карла Шредера, — уточнил он. — Отсюда каких-то четверть мили. Я кузен его жены и держу там у него своего гунтера, лошадь свою охотничью. Мы с Капитаном обожаем скачки с препятствиями.

— С капитаном?

— Кличка лошади. Тебе непременно надо взглянуть на нее — красивейшее животное.

— По-моему, я уже видела, сегодня мимо фермы проезжала. Великолепный серый жеребец?

Дик улыбнулся и кивнул.

— Правильно, это и есть Капитан. — Он стрельнул на меня любопытным глазом. — Так ты знаешь ферму Карла?

— Была там в тот вечер, когда убили Элинор.

— О-о! — Глаза его удивленно раскрылись. — Да, правильно, говорили, что был еще один врач, друг доктора Пимброка. Но тогда я не обратил особого внимания на имя.

Он медленно, рассеянно покачивал виски в бокале.

— Смерть твоей кузины, — заметила я погодя, — наверное, была ударом для всей семьи.

— Семья у Элинор не такая уж и большая. Только Карл да моя мать, да и та ей не кровная родственница, а через замужество. И я. А мы с Элинор на многое смотрели по-разному.

Он предложил мне сигарету, а когда я отрицательно покачала головой, закурил сам. Я думала — сейчас он сменит тему, но он продолжал.

— По-настоящему жалко мне Карла. Он очень любил Элинор, хотя она плохо с ним обходилась, на мой взгляд. Потерять ее достаточно горько для него само по себе, но когда тебя вдобавок почти в открытую подозревают в убийстве… Наверное, никто и не догадывается, как тяжело он все переживает. А самое мучительное — подозрения над ним еще висят. Некоторые и сейчас поговаривают, что Карл мог совершить убийство, пусть даже и не умеет плавать, на лодке, дескать, переправился. А что следов не обнаружили — неважно. Разное болтают. За Карла непременно примутся снова.