Алексей Хапров - Наследник

Огонь постепенно разгорался. Комната наполнялась дымом. Мною овладела паника. Невзирая на нестерпимую боль в боку, я стал рывками, извиваясь, точно змея, пробираться к окну. Я делал это скорее инстинктивно, чем осознанно. Ведь я прекрасно понимал, сколь мизерны мои шансы выбраться наружу. Я был крепко связан. Я был ранен. Потеря крови лишила меня сил. Каждое движение отзывалось во мне жутким головокружением. Но во мне продолжала тлеть та самая последняя искорка надежды, которая, невзирая ни на что, способна толкать вперед. А вдруг у меня все же получится?

Дым все глубже и глубже проникал в мои легкие. Я отчетливо ощущал его едкий, горьковатый привкус. Воздуха стало не хватать. Я начал задыхаться. Меня скрутил кашель. В глазах появилась резь. Из них ручьями хлынули слезы.

"Давай! — стиснув зубы, приказал себе я, неимоверным усилием воли отгоняя начавшее овладевать мною чувство обреченности. — Давай! Давай!".

Стены почернели и затрещали. Вокруг бушевал огонь. Он подбирался ко мне все ближе и ближе. Я уже чувствовал его нестерпимый жар.

Движимый отчаянием, я все же смог подобраться к окну. Перевернувшись с бока на спину, я поднял связанные ноги, и из последних сил принялся колотить ими по стеклу. Но мои удары оказались настолько слабы, что оно лишь едва подрагивало.

Осознание неизбежной гибели стало невыносимым.

Снаружи донеслись чьи-то торопливые шаги. Кто-то ворвался в дом. Я воспрял духом, и уже хотел было позвать на помощь. Но пролившийся за стеной поток яростных ругательств заставил меня прикусить язык. Это вернулся Баруздин.

Нет, не доставлю я ему удовольствие своей "предсмертной арией".

Мой бывший шеф шарахнул по окну. Послышался звон разбитого стекла. Раздался пистолетный выстрел. С улицы ответила автоматная очередь.

Я понял, что подоспела подмога. Это придало мне новых сил. Я снова принялся бить ногами по окну. Стекло треснуло. Мое лицо усыпал град осколков. Я зажмурился и замотал головой, смахивая их на пол.

Рядом с домом царила суета. Пальба не стихала.

— Живым вы меня не возьмете! Не возьмете! — яростно вопил Баруздин.

Дым тем временем заполонил все пространство. Я совершенно не мог дышать. Из-за недостатка воздуха у меня закружилась голова. В глазах стало темнеть. Я почувствовал, что начинаю покидать самого себя.

Все, что происходило дальше, я воспринимал, как нечто отдаленное, как имевшее место в каком-то другом пространстве.

Грохот… Треск… Стук… Топот… Выстрелы… Гам…

Передо мной появился свет. Я вдруг увидел себя стоявшим на дне глубокого оврага. Его песчаные склоны вздымались к самому небу. Я стал пытаться с разбега влезть на них, но всякий раз соскальзывал и падал на землю.

Становилось все жарче и жарче. В какой-то момент у меня возникло ощущение, будто я нахожусь на раскаленной сковородке. Я не удержался и закричал…

По моим щекам захлопали чьи-то ладони. Лицо что-то накрыло. Рот наполнился кисловатой воздушной массой, которая мгновенно проникла в легкие. Кислород! Я снова начал дышать. Звуки стали ближе. В теле усилилось чувство боли. В мыслях появилась ясность. В меня возвращалась жизнь.

— Живой? — раздалось над самым моим ухом.

Я хотел ответить, что да. Но из моей груди вырвался только слабый стон.

Мои руки обрели свободу. Увлеченные какой-то силой, они перекинулись на подставленные мне с двух сторон мощные плечи. Меня потянуло вперед. Ноги заволочились по земле. Я попытался их переставлять, но они меня совершенно не слушались.

Подул свежий ветер. Вдохнув полной грудью, я открыл глаза. Сначала передо мной все расплылось. Но затем зрение постепенно восстановилось, и я смог различить зелень травы, синеву неба, и озаренный закатным багрянцем горизонт.

Мой уши пронзил отчаянный детский крик:

— Папа!

Я почувствовал, как мою шею крепко обхватили маленькие, хрупкие ручонки, а к щеке прижалась трясущаяся от всхлипываний голова.

Я высвободил правую руку и обнял повисшего на мне Радика. Его лицо уткнулось мне в грудь…

О том, что творилось тогда на улице, мне рассказали, спустя несколько дней, в больнице, когда я, отоспавшись, окончательно пришел в себя, и снова стал уверенно ориентироваться в окружавшей меня реальности.

Милиция подоспела вовремя. Пожар только начинал разгораться. Задержись она хотя бы на десять минут, вся эта история могла бы иметь другой, более печальный конец.

Баруздину скрыться не удалось. Выскочив за калитку, и увидев быстро приближавшиеся желто-синие УАЗики, он предпочел вернуться обратно. Он не захотел сдаваться. Он не питал иллюзий относительно своего будущего. С отчаянием загнанного зверя он отстреливался, сколько мог. Последнюю оставшуюся в обойме пулю он всадил себе в висок, предпочтя смерть позору и всеобщей ненависти.

Приехавший вместе с оперативниками Радик выскочил из машины раньше всех. Он едва не погиб. Первый выстрел Баруздина был нацелен именно в него. Пуля просвистела над самым ухом мальчика. И если бы не молоденький сержант, бросившийся за ним, и заслонивший его собой, не известно, смог ли бы я еще увидеть своего спутника живым.

Опергруппа рассредоточилась. Но ее продвижению мешала ведущаяся из окна прицельная стрельба. Видя, что "вооруженные дяди" попрятались за деревьями, а дом тем временем все больше и больше охватывает пламя, Радик стал отчаянно вырываться из крепко вцепившихся в него рук: "Пусти меня! Там дядя Женя! Пусти!". Он бился в истерике, царапался, кусался. Оберегавшему его сержанту стоило немалых усилий удержать ребенка подле себя.

Милиция ворвалась в дом, когда у Баруздина закончились патроны.

Радик к тому времени совершенно выбился из сил. Он опустился на землю, и обреченно смотрел перед собой. Но когда он увидел, что меня, обгоревшего, окровавленного, с черным от копоти лицом, но все же живого, вытаскивают наружу, он резко встрепенулся, вывернулся из рук неосмотрительно ослабившего свою хватку "надсмотрщика", со всего размаху заехал ему ногой в пах, и рванул ко мне.

Сцена была настолько трогательной, что даже суровые, немало повидавшие на своем веку оперативники дрогнули, и не смогли сдержать слез…

Все описанные выше события, безусловно, отразились на моей дальнейшей судьбе. Моя жизнь круто изменилась. Как по своему содержанию, так и по своему смыслу.

Осень я провел в больнице. К счастью, обошлось без осложнений. Ребра срослись. Рана зажила. Ожоги зарубцевались.

Как только я более-менее очухался, я тут же стал требовать от врачей, чтобы меня готовили к выписке.

— Я совершенно здоров, — настойчиво доказывал я.

Но доктора не разделяли моего оптимизма, и решительно мотали головами.