Алексей Хапров - Черная повесть

— Я же говорила! — сквозь слезы кричала она. — Я же чувствовала, что кто-то из нас станет следующим!

Чьи-то невидимые руки беззастенчиво толкали меня вперед. Наверное, это был страх. Бежать! Мчаться прочь! Что было сил! Куда угодно! Только бы скрыться от шедшей за нами буквально по пятам смерти…

Я замолчал. События того трагического утра предстали в моем воображении в воссозданной реальности. Я снова почувствовал ужас, беспомощность и растерянность — все то, что тогда овладело мною. Продолжать рассказ было трудно. Слишком горькими и тяжелыми оказались эти воспоминания. До меня донесся тяжелый вздох. Я повернул голову и увидел Виктора Михайловича. Он сидел возле двери на стуле. Увлекшись своим повествованием, я даже не заметил, как он вошел.

Майор, нахмурив лоб, торопливым почерком продолжал записывать мои показания. В его глазах читалась задумчивость. Закончив предложение, он вопросительно посмотрел на меня.

— Может, сделаем перерыв? — учтиво предложил он.

Сперва я вознамерился согласиться. Мне не хотелось больше ни о чем говорить. Мне хотелось остаться одному, бухнуться в подушку, и дать волю слезам. Но я понимал, что майор не отстанет от меня, пока не разузнает все от и до. Чем быстрее я все ему расскажу, тем быстрее закончатся его утомительные визиты, и тем скорее я смогу выбросить все пережитое из своей головы. Так уж устроена психика человека. Все свои беды и неприятности он стремится забыть, чтобы они не отравляли его дальнейшую жизнь. Память о них содержится в его разуме, как прочерченная в пыли линия, которая по мере своего продвижения становится все более и более неясной, и в своем конце уже практически неразличима. Поэтому я помотал головой и твердо произнес:

— Нет. Давайте продолжать.

Сделав над собой усилие, и собрав всю волю в кулак, я продолжил рассказ…

После того, как я оттащил Юлю от мертвого тела Вани, мы схватили свои рюкзаки и, испуганно озираясь по сторонам, бросились прочь. Нами владел дикий ужас, навеянный лицезрением смерти, которая открылась перед нами всей своей неприглядностью и жестокостью.

Сергей, Лиля, Алан, Ваня — ребята, с которыми мы еще совсем недавно общались, разговаривали, шутили, смеялись, теперь валялись и гнили в дебрях этого проклятого леса, бледные, неподвижные, окоченевшие, покрытые мерзкими букашками, пожиравшими их плоть. А рядом было нечто неведомое и страшное, которое неотступно преследовало нас, и поочередно пополняло нами черный список своих жертв. Это кошмарное видение неотступно стояло перед нашими глазами, и за ним меркло все.

В наших душах царила пустота. Наш разум словно оказался вдруг каким-то образом выжжен, и наше сознание управлялось лишь слепым инстинктом самосохранения. Окружающий мир словно подавил нас под себя. Он был таинственен, чужд и враждебен. Угрюмые столетние деревья смотрели на нас с неприязнью. Гниющие пни, скрытые в высокой траве, исподтишка заставляли нас спотыкаться. Заросли колючего элеутерококка расцарапали наши руки почти до крови. Каждая ветка, словно в насмешку, сбрасывала нам за шиворот обильную росу. Но больше всего нас изводил гнус. Комары, мошки, мокрецы, слепни не давали нам ни минуты покоя. В этом мрачном, первобытном мире все было против нас. Нас отсюда выгоняли, нас отсюда выживали, и мы, устав от сопротивления, безропотно подчинились этому желанию объединившейся против нас природы, смирившись с положением непрошеных гостей. А природа подбрасывала нам все новые и новые опасности.

Мы продолжали идти вперед. Внезапно, откуда-то сбоку, послышался шум, сопровождаемый угрожающим ревом. Мы остановились и замерли. Рев повторился. Росшие неподалеку кусты зашевелились, и навстречу нам вылезло что-то огромное и бурое.

— Медведь! — охнула Юля.

У меня душа ушла в пятки. В коленках возникла дрожь. Я нервно сглотнул слюну и крепче сжал в руке топор. Первым нашим порывом было развернуться и обратиться в бегство. Но тут в моей памяти с необыкновенной ясностью всплыли слова Вишнякова: "Медведи боятся людей… Главное, не бежать от него, сломя голову, иначе он бросится в погоню… Отогнать медведя нужно громким, но спокойным голосом…". Поэтому я усилием воли постарался погасить нараставшую во мне панику, и прошептал:

— Спокойно, спокойно!

Внешне я адресовал эти слова Патрушевой. Но на самом деле я предназначал их себе. Постаравшись придать своему голосу ровность, я громко произнес:

— Ну? Чего тебе?

Медведь изучающе оглядел нас, прорычал, после чего поднялся на дыбы, свесив передние лапы. Я вздрогнул и еле-еле сдержал себя, чтобы не отступить. Медведь стоял на месте и не выказывал никаких намерений к нападению. И тут мой взгляд упал на его морду. Я был просто потрясен. Я никогда не думал, что звери могут быть столь эмоциональны. В его глазах не было никакой злобы. Напротив, в них светилась просьба, даже мольба, причина которой стала ясна через несколько мгновений. Ветки стоявшей возле кустов сосны зашевелились. В них обозначилось что-то темное. Я пригляделся. Да это же медвежонок!

— А-а-а, — протянул я. — Да ты, видать, не медведь, а медведица.

Зверь опять зарычал. Он продолжал стоять на месте, не двигаясь ни вперед, ни назад. Медвежонок принялся спускаться по стволу, мелко-мелко перебирая лапками, повернув голову в нашу сторону, и глядя на нас любопытными глазами. Мол, что за диковинные звери появились в этих местах? Медведица снова зарычала. Медвежонок ускорил спуск. Когда он, наконец, оказался на земле, мамаша шлепнула его слегка лапой по загривку, бросила на нас настороженный взгляд, и быстро скрылась со своим детенышем в лесной чащобе.

У нас отлегло от сердца. Облегчено вздохнув, мы в бессилии опустились на землю.

— Да она и не собиралась на нас нападать, — произнесла Юля. — Она просто детеныша своего защищала.

Я согласно кивнул головой.

Немного передохнув, Патрушева поднялась на ноги, вознамериваясь идти дальше, но я ее остановил:

— Погоди.

Меня беспокоило то, что мы уже слишком долго не сверялись с ориентиром. Мы тупо продвигались в ранее указанную Поповым сторону, а это было чревато. Нет, за прямотой нашего пути мы, конечно, следили. Но, преодолевая встречавшиеся препятствия, огибая деревья, продираясь сквозь заросли, мы вполне могли случайно, даже незаметно для самих себя, отклониться от выбранного курса, поэтому он нуждался в проверке. Определить правильность нашего пути можно было только визуально, и из нас двоих сделать это мог только я.

Я подошел к старой толстой высокой сосне, той самой, с которой спускался медвежонок, внимательно оглядел ее, обошел кругом, затем скинул с себя куртку, и принялся карабкаться по стволу.

— Что ты делаешь? — спросила Юля.