Алексей Хапров - Черная повесть

Было ли мне в тот момент страшно? Конечно, было. Не так-то это просто решиться на убийство. Но лежавшее в кармане Вишнякова золото подавило во мне все сомнения. Я вдруг почувствовал, что убивать — это не так уж и тяжело. В какой-то степени это даже приятно. Ведь убийство придает остроту ощущений и наделяет чувством абсолютной власти над своей жертвой.

Сейчас, после прозрения, я, конечно, ужасаюсь своему безумию. Как я мог такое совершить? В тот момент я словно не управлял собой. Будто кто-то дергал меня за ниточки, словно куклу-марионетку, и заставлял делать то, что совершенно противоречило моему естеству.

Когда самородок оказался в моих руках, я почувствовал, как сильно забилось мое сердце. "Все! — подумалось мне. — Вот я и достиг своей цели! Я — обеспеченный человек! До чего же упоительно это осознавать!".

Вдоволь налюбовавшись ярко сверкавшим на солнце золотом, я предусмотрительно решил пока не брать его с собой. Я закопал его в землю перед кустом, затем оттащил труп Сергея подальше в сторону, забросал ветками, поохотился, после чего, как ни в чем не бывало, вернулся с дичью обратно к избушке.

Чувствовал себя я неважно. Мое настроение представляло собой какой-то странный симбиоз. С одной стороны — торжество, а с другой — тревога и беспокойство. Смешение всего этого образовывало столь едкий осадок, что он буквально проедал меня насквозь. Как я ни старался выглядеть хладнокровным, душевая разбалансированность все же давала о себе знать.

"Ты убил человека! Ты убил человека!", — непрестанно звучало у меня в ушах.

Нет, это было не осознание ужаса содеянного, не раскаяние, не покаяние. Все это появились потом, гораздо позже. А в тот момент это был просто страх перед возможным разоблачением. А если поймут? А если догадаются? А если узнают?

Мои глаза застилала черная пелена. Колени пробирала дрожь. Внутри накопился столь мощный отрицательный энергетический заряд, что я уже не мог больше удерживать его в себе. Именно этим и объясняется то несвойственное мне ожесточение, с каким я разделывал глухаря. Вонзая нож в его жирную, откормленную тушу, я словно подвергал себя разрядке. Дрожь немного унялась, но полностью отойти от случившегося я, конечно, не смог. Мне даже пища не лезла в горло, хотя я был жутко голоден.

Видит бог, я не хотел больше никого убивать. В этом не было необходимости. Но обстоятельства сложились так, что пришлось снова обагрить свои руки кровью.

Поначалу все шло неплохо. Самородок был у меня. Я был вне подозрений. Убийство Вишнякова приписывалось Снежному Человеку. Правда, меня заставил немного поволноваться этот тихоня Ваня. При всей своей забитости и недалекости, мыслил он, надо отдать ему должное, довольно ясно. Его наблюдения относительно времени и места убийства Сергея были верны. Если бы мои спутники осмыслили бы их более глубоко, и более детально сопоставили бы все обстоятельства, мое разоблачение стало бы неминуемым. Но этого не произошло. Всех больше занимало, где находится драгоценная вишняковская находка, а не то, кто виновен в его смерти.

Раздавшиеся ночью возле домика шаги только укрепили веру моих спутников, что в лесу обитает некое загадочное существо. Хотя, скорее всего, на самом деле они принадлежали какому-то животному, например лосю, забредшему к избушке в поисках корма. Я не стал их в этом разубеждать, и это помогло мне отвести от себя подозрения на следующее утро, когда я совершил второе убийство.

Я даже и не заметил, как Лиля увязалась за мной. Я торопился проверить, цел ли мой самородок, не выкопал ли его кто? Когда я извлек его из земли, за моей спиной вдруг раздался разоблачительный возглас:

— Так-так!

Мое сердце едва не выскочило из груди. Я вздрогнул и стремительно обернулся. Ширшова пристально смотрела на меня. Ее глаза светились лютой жадностью. Но мой управляемый пороками разум мгновенно подсказал мне, что делать дальше.

— Ты посмотри, сколько здесь золота! — дружелюбно воскликнул я. — Здесь не одно, а целых десять состояний!

Лиля подошла поближе и доверчиво наклонилась к кустам. Я вскочил, схватил валявшуюся рядом палку, и что было сил ударил ее по голове. Ширшова охнула и рухнула на землю. Я вытащил бечевку, и спустя несколько минут Лили не стало. После этого я оттащил ее подальше, и подвесил на дереве, старательно имитируя суицид. Затем я на всякий случай нарисовал на земле огромный шестипалый след. И, как потом выяснилось, не зря. Он мне очень помог, когда проницательный Попов решительно отверг версию Лилиного самоубийства. Меня опять никто не заподозрил. Мои спутники поверили, что здесь снова не обошлось без Снежного Человека. Они были настолько напуганы, что решили не медля покинуть эти места. В мои планы это, конечно, не входило. Но мне, скрепя сердце, все же пришлось подчиниться воле остальных. Оставаться одному, рядом с двумя убитыми мною сокурсниками, было страшновато.

Еще через день мне пришлось убить Алана. Когда мы с Ваней и Юлей оставили его у костра вместе с нашими вещами, и отправились добывать провиант, я вдруг вспомнил, что оставил самородок в рюкзаке. Я решил вернуться и для спокойствия души забрать его с собой. Но когда я приблизился к месту нашего привала, мне предстала довольно настораживающая картина. Тагеров связанными за спиной руками копался в моих вещах. Очевидно, он искал свою "соду". Обнаружил он самородок, или нет — я не знаю. Но рисковать было нельзя, ибо вопрос стоял жестко: либо я его, либо он меня. Я вытащил перочинный нож, тихонько подкрался к нему сзади, и полоснул лезвием по горлу. Алан отпрянул в сторону и, издавая булькающие звуки, принялся метаться по земле. Кровь била из него фонтаном. Очевидно, я задел сонную артерию. Силы Тагерова стремительно иссякали. Немного подергавшись, он упал у дерева и затих.

Оглянувшись вокруг, я достал из своего рюкзака самородок, положил его в карман куртки, быстро нарисовал на земле огромный шестипалый след, и стремглав бросился прочь. Облюбовав место для охоты, я устроился в засаде, и сидел там до тех пор, пока Патрушева и Попов не обнаружили труп Алана.

Какими бы железными ни были нервы, три убийства, конечно, не проходят бесследно. Меня вдруг охватило чувство обреченности. Я никак не мог избавиться от ощущения близости страшного конца. Я словно стоял на тонкой проволоке посреди огромной бездонной пропасти, и постепенно терял равновесие. Любой маломальский холодок во взгляде, любая мало-мальски натянутая нотка в голосах Юли и Вани вызывали во мне панику. А вдруг они обо всем прознали, и скрывают это, чтобы я от них не сбежал?

Наибольшее беспокойство мне причинял Попов. По его задумчивым глазам я почувствовал, что он о чем-то догадывается. И когда он мельком, поддавшись нажиму Патрушевой, проговорился о своих раздумьях, я понял, что он стал для меня опасен. Решиться на четвертое убийство после трех предыдущих было нетрудно. Но убить человека, не так давно спасшего тебе жизнь, все же нелегко. Я долго метался в сомнениях. Но инстинкт самосохранения в конечном итоге одержал верх.