Анатолий Манаков - На грани фола (Крутые аргументы)

Выдав тираду почти на одном выдохе, Джулия вопросительно взглянула на Алексея.

- Сейчас меня больше волнует возникшее предчувствие, что я не смогу отказаться от твоего предложения, - сказала она.

- Надеюсь только на твое согласие, - обрадовался Алексей. - И на одну тему, которая сама нашла нас. О том, как хотят оградить мир монастырской стеной, объявить его своей вотчиной, принять обязательный для всех граждан устав монашеский с жесткой дисциплиной подчинения. Это для нас повод пригласить всех желающих предпринять отчаянную экспедицию по лабиринту подсознания человеческого в поисках новых залежей нетривиальных мыслей.

- И друг друга? - переспросила Джулия.

- Что друг друга?

- Пригласить друг друга.

- Что получится, то получится.

- Ловлю тебя на слове.

- Тогда под конец одно мое такое соображение. В словесном рисовании возникают искушения увлечься разного рода благоглупостью, типа предоставления психам и сумасшедшим права выступать со свидетельскими показаниями на суде. Подчас даже кажется, чем глупее кто-то ведет себя, тем больший интерес представляет и автору можно тратить уйму времени на поиск эзотерического смысла в его бредовых поступках и словах. В итоге, вместо психологизма получается патология с поросячьим визгом и сатанинской игрой в острые ощущения. Послушать таких авторов, так предстает этакий проповедник истинного здравомыслия по принципу от обратного. Говорит он обычно бессвязно, усеченными фразами, непонятно о чем. Оптимист постмодернизма с бешенным воображением, обгоняющим рассудок, он, не моргнув глазом, продает чудом сохранившиеся части тернового венца Искупителя и святого смертного креста, посоха Моисея и кружев с подвенечного платья Девы Марии. Думаю, это нам не подходит.

- Абсолютно. А что, по-твоему, подходит?

- Мне почему-то вспоминается твой соотечественник Умберто Эко, его роман "Имя розы". Как ты помнишь, по ходу расследования убийств в монастыре, один монах-францисканец и следователь признает, что общим духом веет от святых проповедников покаяния и от грешников, проводящих эту проповедь в жизнь за чужой счет, что все они подменяют покаяние души покаянием воображения, вызывают в себе видение адовых мук, дабы страхом удержать свою душу от греха.

- Помнится, он даже подметил в итальянцах довольно такую неприглядную черту, как отсутствие сильно развитого чувства собственного достоинства. И ты знаешь, к сожалению, он прав, хотя бы потому что удержать их от согрешения может только Святой Антоний. Его они, то есть мы, боимся больше, чем самого Господа Бога.

- Другие тоже не блистают этим чувством, а у тех, кто блистает, масса своих недостатков. Но давай лучше вернемся к нашей затее. Монах Вильгельм Баскервильский склонялся к совершенно недопустимому для него, францисканца, заключению: Господь есть пленник действующего в мире порядка вещей, хотя вроде бы должен быть в силах его изменить. Вот что меня привлекает больше всего в этой затее - переосмыслить почитаемые безусловными представления и посмотреть, не выйдет ли из пересмотра нечто достойное внимания.

- В свое время Умберто Эко говорил мне: "Если ты одержима не правоведением, а писательской лихорадкой, то следуй обязательному для такого занятия чутью и не упускай ни одной минуты."

- Ты была с ним знакома?

- Мы все ещё переписываемся время от времени. Ну а сейчас нам с тобой ничего не остается, как наметить план, распределить и сделать каждому свой кусок, потом собрать все вместе, утрясти и почистить, задать ритмическое дыхание фразам и покрыть поверху едва заметным лачком, чтобы швы не просвечивали. Скорее всего, царство изящной словесности вряд ли обогатиться нашим сочинение, ибо, как я понимаю, у нас несколько иная задача преподнести соблазнительный идеал благого самозабвения, когда человек грешит сам и позволяет другим грешить, в то же время страстно желая следовать примеру святых. По-моему, нам предстоит заняться ничем иным, как игрой в придумывание с целью...

- Не надо пока ставить никаких целей. Пусть все идет как идет.

- Согласна, пусть все идет как идет.

- Кстати, ты так красиво говорила, что можно кончить, не начав.

- Ладно тебе, шалун. Пойдем лучше поужинаем. Не зря же ты любишь говорить: "Питание - основа жизни".

- Я уже думал, ты никогда этого не скажешь.

ЗНАК ОДИННАДЦАТЫЙ

Г Е Н Е Р А Л И Е Г О В О И Н С Т В О

Верхом на конях, испускавших из пасти

облака серого дыма, въехали нищенству

монахи, и у каждого на поясе висел кошель

с золотыми, и посредством тех золотых

они превращали волков в агнцев, агнцев в

волков и тех волков короновали

императорами при всеобщей поддержке

народной ассамблеи, распевавшей гимны

во славу неизъяснимого всемогущества

Господня.

Умберто Эко. Имя розы.

Рим, конец ноября. В это время года лучи солнца над Вечным Городом особенно сквозисты, а звезды ночью блистают столь ярко, что кажется, будто горят лампочки.

С приближением глубоких сумерек в доме Каса де ла Страда рядом с церковью Святой Девы Марии воцаряется мертвая тишина. Ровно в полночь раздается размеренный стук металла о камень - сначала в комнатах и коридоре, потом на лестнице, ведущей на крышу. Это самый почитаемый житель дома поднимается наверх подышать свежим воздухом после сидения весь день у себя за рабочим столом.

Там, на специально сделанной для него площадке - пьяззале, он снимает свою черную шляпу-треуголку, садится на скамейку и, запрокинув голову смотрит на синий купол сияющих звезд. Затем опирается на трость, медленно спускается на колени, складывает у груди ладони, что-то шепчет. Однако острая боль в ноге заставляет его подняться, снова сесть на скамейку и застыть в позе послушника, наблюдающего за тем, как тайны небесные переплетаются с земными в одну Великую Тайну.

Отраженные луной солнечные лучи едва освещают человека, явно перешагнувшего через свои шестидесятые именины. Лицо у него цвета оливкового масла, по щекам из-под опущенных век скатываются слезы. Маститые сыщики назвали бы это похожее на восковую маску лицо иероглифом, который надо уметь прочесть. По их опыту, наиболее верное впечатление обычно складывается при первом на него взгляде, как истинный вкус вина ощущается при первом пробном глотке, и взгляде именно в тот момент, когда объект наблюдения предоставлен самому себе и не подозревает о слежке за ним. Желательно, конечно, помнить, что, хотя порок и оставляет следы на челе человека, личность с одухотворенными чертами благочестия на лице тоже бывает способной сделать какую-нибудь гадость или даже совершить тяжкое преступление. Субъект может казаться умным и благородным просто потому, что ему приходится серьезно, продуманно вести свои дела, да и только