Рауль Мир-Хайдаров - Двойник китайского императора

Анвар Абидович от волнения, от важности до-верительного разговора потерял дар речи и только кивнул головой.

Хозяин кабинета сам разлил чай по пиалам и, нажав какую-то кнопку, сказал:

-- Сабир, зайди, пожалуйста, Анвар Тилляходжаев у меня из Москвы.

Вошел представительный мужчина, окинувший Анвара Абидовича внимательным взглядом, и по-ложил на стол перед первым тоненький почтовый конверт. Как только человек, которого назвали Сабиром, покинул кабинет, секретарь ЦК сказал:

-- Это вам, Анвар-джан, для наведения мостов -- отчета я от вас требовать не буду, надеюсь, что вы распорядитесь суммой разумно, и пусть с вашей легкой руки множатся повсюду друзья Узбекистана. Если возникнут дела, которые вам покажутся не по силам, звоните мне -- и всегда можете рассчитывать на помощь. Я имею в виду, что если кто-нибудь из преподавателей или аспирантов захочет посмот-реть Самарканд, Бухару, Хиву, Ташкент -пригла-шайте, встретим достойно.

На прощание Верховный неожиданно спросил:

-- Вас не смущает, не затрудняет моя просьба?

-- Я постараюсь оправдать ваше доверие, домулла[1], -- сказал растроганно Анвар Абидович и хотел поцеловать ему руку, но тот не позволил, сам по-отечески обнял аспиранта за плечи и проводил до двери.

Ошарашенный встречей, оказанным доверием, Анвар Абидович забыл про конверт и только вече-ром, в поезде, по пути домой, вспомнил и вскрыл его -там лежала сберкнижка на предъявителя, на счету значилось пятьдесят тысяч рублей.

Всю ночь в поезде он не мог уснуть -- душа ликовала, сердце готово было выпрыгнуть; он не раз выходил в коридор вагона остыть, успокоиться, но не удавалось, хотелось прыгать, плясать, петь. Нет, не оттого, что неожиданно получил в распо-ряжение пятьдесят тысяч бесконтрольных денег, нет, деньги его теперь не волновали. Радовался оттого, что стал доверенным человеком первого, цену его симпатий он знал -- не всякого тот миловал, при-ближал к себе, но своих в обиду не давал, даже виновных, -- Анвар Абидович знал это.

Еще вчера Анвар Абидович чувствовал себя ви-новатым перед Халимой, но после встречи в ЦК словно отпустили ему грехи и выдали индульгенцию на все будущие, он возомнил себя таким государ-ственным человеком, на такой высоте, что связь с Шарофат показалась ему недостойной терзаний его души. Выйдя из ЦК, он почувствовал, как воспарил над людьми, и посчитал, что его поступки не под-чиняются обычной человеческой морали, нравам, традициям и оттого уже не испытывал угрызений совести ни перед женой, ни перед Шарофат и ее родителями, ни перед собой. Отныне он становился сам себе судьей.

В Москве он часто скучал по дому, по семье и много раз мысленно видел встречу после разлуки -- прежде он никогда так долго не отлучался от близ-ких, но после аудиенции у Верховного вмиг сме-стились все ценности, доселе святые для него: дом, семья, дети. Душа его ликовала не от встречи с родными, детьми, женой, родовой усадьбой, он все еще пребывал на пятом этаже белоснежного здания на берегу Анхора и ощущал на плече надежную руку Верховного. Чувство это было так сильно, так будоражило его, что он не находил себе места в доме, не мог дождаться вечера. Как только стемнело, он направился в мечеть. С муллой у него давно сложились приятные отношения, хотя Анвар Абидович не афишировал этой связи, но помогал мечети щедро. Он уяснил, что ислам проповедует в прин-ципе то же, что и райком, -покорность, терпение, и обещания их почти совпадали: если ислам сулил рай в загробной жизни, то Анвар Абидович ори-ентировал народ на светлое будущее. Проще говоря, два духовных наставника понимали друг друга с полуслова.

Мулла удивился и позднему визиту, и той взвол-нованности, которую тотчас угадал в первом му-сульманине района, как он иногда говорил своим верующим, поддерживая авторитет власти. Мулла, следуя восточным традициям, хотел пригласить го-стя в сад, где служки тотчас кинулись накрывать дастархан, но Анвар Абидович перебил его:

-- Домулла, душа горит, сначала я хочу покля-сться на Коране в верности одному человеку, а уж потом сяду с вами за ваш щедрый стол и со спо-койным сердцем побеседую как прежде.

Мулла дал знак, чтобы принесли Коран. Как только подали Коран, он спросил:

-- Вас заставляют присягать на верность обсто-ятельства или вы это делаете по внутреннему убеж-дению, по голосу совести?

-- По зову сердца, -- ответил, волнуясь, Анвар Абидович.

-- Прекрасно, Аллах не любит насильственных клятв.

Аспирант, припав на колено, поклялся верой и правдой служить человеку, тепло руки которого он еще ощущал на плече.

В тот день и произошло его отчуждение от семьи: нет, он не снимал с себя принятых обязательств кормить, обувать, одевать, заботиться о ее благах, но мучиться виной, терзать себя за какие-то по-ступки он считал теперь ниже своего предназначения на земле...

Наверное, он еще долго вспоминал бы и о мо-лодой Шарофат, и о Москве, и о тех далеких годах, но раздался телефонный звонок, и обкомовский шеф-повар доложил, что все упаковано в лучшем виде и размещено в машине. Звонок вырвал из приятных видений, и Анвар Абидович, зачастую беспричинно, моментально наполнявшийся раздражением и зло-бой, бросил трубку и даже не поблагодарил повара, хотя ценил его умение, а главное, доскональное знание его вкуса.

Бросив трубку красного телефона, он поднял трубку белого и, услышав голос Шарофат, буркнул одно лишь слово:

-- Выезжаю...

Шарофат, привыкшая к неожиданным перепадам его настроения, необузданным, диким страстям, не удивилась, что всего полчаса назад он ворковал как влюбленный юноша, а сейчас говорил раздраженно.

В расшитом золотом ярком атласном халате с изображением резвящегося дракона на спине, она подошла к зеркалу и, поправляя тщательно уложен-ную прическу, увидела новый седой волосок, но убирать не стала, с грустью подумала: еще один. Оглядев себя внимательно уже в который раз, чуть-чуть подрумянила щеки и слегка надушилась его любимыми духами "Черная магия" -других он не признавал и дарил ей целыми упаковками, по две-надцать коробок сразу. Добавив последние штрихи к макияжу, поспешила к двери, знала, что больше всего на свете он не любил ждать. Ни минуты! Прямо-таки взбалмошный и капризный ребенок -- вынь да положь сию секунду: хочу, и все!

Однажды, когда она уже была замужем, он учи-нил грандиозный скандал -очень хотел ее видеть, а ее не оказалось дома, ходила к подружке читать новые стихи. Вот тогда в бешенстве он поставил ей жесткое условие: отныне и навеки всегда быть дома, никуда не отлучаться, чтобы он мог найти ее при первом желании. Свободу передвижения она получала в те дни, когда он отсутствовал, уезжал на совещания в столицу или в командировки по области.