Дик Фрэнсис - Осколки

Синяки, которыми я был обязан Розе, болели все меньше, так что я мирно поспал за крепко запертыми дверями.

Утром я с облегчением вздохнул, войдя в «Художественное стекло Логана», — ночью никто не разбил парящих крыльев. Я изготовил целую флотилию маленьких декоративных парусников и поубавил Хикори спеси, дав задание поработать над парусником, что закончилось жалкой грудой недоделанных парусов и мачт.

Мужественная красота Хикори всегда обеспечит ему заказы, с которыми он не справится. При всей скромности его способностей он нравился клиентуре и был великолепным продавцом.

Когда третья попытка Хикори пошла прахом, нас прервал телефон. Звонила Кэтрин.

— Я с самого утра на службе, — сообщила она, — и добыла для тебя кое-что новенькое. Загляну после дежурства.

Чтобы убить время, я послал электронное письмо Виктору. Ему полагалось быть в школе, поэтому я не ждал быстрого ответа, однако он, как и в прошлый раз, оказался за компьютером.

«Все переменилось», — набил он.

«Рассказывай».

Перерыв в несколько минут. Затем:

«Отец в тюрьме. Я ее ненавижу».

«Кого?» — спросил я в лоб.

«Тетушку Розу, кого же еще! Она донесла на папу. — Молчание. — Он ударил маму. Сломал ей нос и пару ребер. Его упекли на год. Вы не перестанете со мной разговаривать?»

«Нет, — ответил я. — Конечно, нет».

После еще более долгого перерыва он передал:

«Свяжитесь со мной завтра».

Я поспешил отправить сообщение, пока он еще мог находиться на связи:

«Расскажи мне о докторе Форсе».

Но он либо отключился, либо не захотел отвечать и весь день хранил молчание.

К шести вечера мне удалось отправить всех помощников по домам, и в двадцать три минуты седьмого детектив Додд читала о напастях Виктора Уолтмена Верити.

— Бедный мальчик, — сказала она.

— Раз он возненавидел тетушку Розу за то, что та заложила папашу, — уныло заметил я, — он, возможно, мне больше ничего не расскажет. Видимо, доносительство — смертный грех в его святом писании.

— М-м… — Она перечитала распечатку и весело заявила: — Что ж, будет Виктор тебе помогать или нет, а твой доктор Форс определенно возник на горизонте. — Ее радовало, что именно она его разыскала. — Он не университетский преподаватель, во всяком случае не в первую очередь. Хочешь — верь, хочешь — нет, но он доктор, в смысле врач. Имеет патент на врачебную практику и все такое. — Она с улыбкой вручила мне конверт. — До недавнего времени работал в какой-то исследовательской лаборатории. Все сведения в конверте.

— Ему за пятьдесят и у него седая борода?

Кэтрин рассмеялась:

— Дату рождения найдешь в конверте. Что до седой бороды, то ты слишком многого хочешь.

В этот миг мы оба решили, что на свете есть вещи куда более захватывающие, нежели поиски малоизвестных врачей. Я предложил взять еду из работавшего на вынос ресторана. Кэтрин предложила подняться на мотоцикле на холм. Мы совместили одно с другим. Кэтрин, улыбаясь, обошла весь дом.

Конверт с данными о докторе Форсе по-прежнему был у меня, я с надеждой вскрыл его, но обнаружил очень мало полезного. Имя — Адам Форс, возраст — пятьдесят шесть лет, дипломы, аттестаты и прочее — легион.

— И это все? — тупо вопросил я.

— Все, что касается голых фактов. Если же обратиться к другим источникам, то, по многочисленным слухам, он блестящий исследователь.

— Адрес у доктора Форса имеется? — спросил я.

— В этих записях — нет.

Однако Кэтрин прекрасно ориентировалась в Интернете и решила, что утром мы извлечем его адрес из сети.

Мы поели того, что взяли в ресторане, но совсем мало — у нас как-то пропал аппетит. Я немного прибавил отопления в спальне, причем никто не спросил меня, для чего.

Где-то на жизненном пути Кэтрин рассталась с излишней стеснительностью (если когда-нибудь ею страдала). В мою спальню она вошла уверенно и в то же время скромно — упоительное сочетание.

Быстрота, с какой между нами возникло и расцвело сильное взаимное чувство, казалась мне не возмутительной, а вполне естественной, и Кэтрин Додд неизменно присутствовала во всех моих планах на будущее.

Домой она уехала перед самым рассветом, сидя как влитая на своей двухколесной лошадке. С порога я наблюдал, как она растворяется в предутреннем мраке, всеми фибрами души желая, чтобы она не уезжала, осталась со мной.

На ленивом январском рассвете я нетерпеливым шагом спустился с холма и добрался до мастерской задолго до всех остальных. Я вошел в Интернет, однако тот отказался выдать информацию об Адаме Форсе.

Тут раньше обычного появился Хикори: ему не терпелось извлечь из печи для отжига свой бесценный парусник. С приходом опыта прозрачные оттенки будут получаться у него еще чище, но все равно парусник был неплох, о чем я ему и сказал. Однако он остался недоволен: ему требовалось безоглядное восхищение. Я заметил, как на лице у него промелькнуло презрение к тупице, неспособному должным образом оценить его таланты. Если он попробует изготовить что-нибудь действительно сложное, подумал я, быть беде, но я дам ему хорошие рекомендации, когда он примется искать себе другого наставника, чем наверняка займется в самом ближайшем будущем.

Айриш — этот был о своих способностях более скромного мнения — и беспокойная, явно склонная к самоуничижению Памела Джейн вместе ввалились с холода и рассыпались в должных, по мнению Хикори, восторгах по поводу его парусника.

Весь день мы восстанавливали запас узких высоких флаконов для духов, распроданных на Рождество. Работали споро, делая по восемь штук в час, чередуя синий, бирюзовый, розовый, зеленый, белый и лиловый цвета. В Котсуолде зима — время заготовки сувениров для летних туристов.

Мы проработали как одержимые до шести вечера и загрузили все шесть печей. После этого я отправил свою изрядно подуставшую команду домой.

Всю неделю Кэтрин проводила ночи в моей постели и в моих объятиях, но каждый раз уходила, когда остальной мир еще пребывал во сне. За это время нам так и не удалось установить адрес Адама Форса.

Кэтрин, как обещала, отбыла на встречу одноклассников в пятницу утром, а ближе к вечеру Бон-Бон приехала в БМВ Мартина, под завязку набитом галдевшими детишками, — забрать меня к себе на выходные.

— Вообще-то, — призналась она, когда мы сделали крюк, чтобы прихватить у меня из дома на холме бытовые мелочи, — Уэрдингтону не стоило оставлять тебя здесь совсем одного.

— Уэрдингтону?

— Ага. Он позвонил откуда-то южнее Парижа, только чтобы сказать, что это твое жилище так и притягивает беду.

— Уэрдингтон преувеличивает, — возразил я.

Однако после того, как мы выгрузились у дома Бон-Бон, я посвятил вечер изобретению, игры для ее детей — игры под названием «Охота на оранжевый баллончик и шнурки».