Дик Фрэнсис - Осколки

— Ишь какой умный, — ехидно заметила Роза. — Сам догадайся.

Да, словами из Розы ничего не выпытаешь, подумал я. Но, похоже, она и видела, как передали, и знает, кто передал.

— Я не знаю, где искать пленку, за которой вы охотитесь. Я не знаю, кто ее взял и зачем. Ее у меня нет, — заявил я, не особенно надеясь, что мне поверят.

Роза презрительно поджала губы.

Когда мы уходили, Уэрдингтон глубоко вздохнул и произнес:

— По всем статьям заправлять в «Артуре Робинсе» следовало бы Норману Оспрею, у него и голос, и рост подходящие. Но ты видел, как он смотрит на Розу? Она там хозяйка, она и тон задает. На моего осведомителя она произвела сильное впечатление. Тебя она ненавидит. Ты заметил?

— Заметил, и еще как, — ответил я и добавил: — Но не знаю почему.

— Объяснить это сумеет только психиатр, но я поделюсь с тобой моим опытом. Ты мужчина, ты крепкий, смотришься как надо, у тебя процветающее дело, и ты ее не боишься. Я мог бы продолжить, но для затравки хватит и этого. Опять же по ее приказанию тебя крепко измордовали, а ты разгуливаешь себе свеженький как огурчик — по крайней мере на вид — и, можно сказать, утираешь ей нос.

Выслушав мудрую теорию Уэрдингтона, я все же заметил:

— Я не сделал ей ничего плохого.

— Ты для нее угроза. Ей тесно с тобой на одном свете. Может, она еще устроит, чтоб тебя убили. И не отмахивайся от моих слов. Люди, бывает, убивают из одной только ненависти.

Не говоря об убийствах на почве расизма и религиозных предрассудков, подумал я, однако было трудно соотнести все это с собственной персоной.

Я ожидал, что Роза предупредит Эдди Пейна, своего отца, о моем появлении на скачках, но ошибся. Мы с Уэрдингтоном перехватили его, когда он вышел из раздевалки после последнего заезда. Эдди был не в восторге. Он переводил взгляд с одного из нас на другого, как загнанная в угол лошадь. Я попробовал его успокоить:

— Привет, Эдди. Как дела?

— Я рассказал тебе все, что знаю, — заявил он.

Я подумал: подброшу-ка ему наживку.

— Ты был с Розой вчера вечером? — спросил я как бы между прочим, но он сразу усек, на что я намекаю.

— Я тебя и пальцем не тронул, — поспешил он с ответом. — Это не я. — Он посмотрел на Уэрдингтона, потом опять на меня. — Послушай, они тебе никакой возможности не оставили. Я сказал Розе, что так нечестно…

Голос у него задрожал, и он умолк.

Меня это заинтересовало.

— Ты хочешь сказать, что был вчера вечером в Бродвее в черной маске? — спросил я и, едва веря собственным глазам, заметил у него на лице краску стыда.

— Роза обещала, что мы тебя только попугаем. — Он смотрел на меня несчастными глазами. — Я пробовал ее удержать, честное слово.

— Значит, там были ты и Роза, — произнес я небрежно, хотя его слова меня и ошеломили. — Плюс Норман Оспрей — и кто еще? Один из служащих букмекерской конторы Нормана?

— Нет, их не было.

Страх внезапно запечатал ему рот. Он и так выболтал слишком много. Я подбросил еще одну наживку:

— Знаешь кого-нибудь, кто имеет доступ к обезболивающим средствам?

Мимо.

— Или какого-нибудь седобородого знакомого Мартина?

Он помялся, но потом отрицательно покачал головой.

— А сам ты не знаешь седобородого мужчину, смахивающего на университетского преподавателя?

— Нет, — решительно ответил Эдди, хотя глаза у него так и бегали.

— Коричневый бумажный сверток, который ты отдал мне в Челтнеме, был тот самый, что утром ты получил от Мартина?

— Да, — кивнул он, на этот раз размышлять над ответом ему не потребовалось. — Тот самый. Роза рвала и метала. Сказала, что нам нужно было оставить пакет у себя, тогда бы не случилось всей этой заварухи.

— Роза знала, что было в пакете?

— Точно знал один Мартин. Я вроде как у него поинтересовался. Он только рассмеялся и ответил, что будущее нашего мира. Но это, понятное дело, была просто шутка.

По мне, шутка Мартина слишком смахивала на правду, чтобы вызывать смех. Но Эдди еще не закончил.

— За пару недель до Рождества, продолжал он веселым тоном, — Мартин и другие жокеи обсуждали подарки женам и подружкам. Мартин со смехом сказал, что подарит Бон-Бон старинное ожерелье из золота и стекла, но ему придется попросить тебя изготовить копию подешевле. Он сказал, у тебя на пленке показано, как это сделать. Но через минуту он передумал, потому что Бон-Бон были нужны новые сапожки на меху.

— Много же он тебе рассказывал, — заметил я. — Больше, чем многим другим.

Эдди так не считал.

— Мартин любил потрепаться с ребятами, — возразил он.

На обратном пути Уэрдингтон подытожил наш дневной информационный улов:

— Я бы сказал, Мартин и этот седобородый тип серьезно относились к пленке. А Розу слова отца могли каким-то образом навести на мысль, что на пленке показано, как изготовить старинное ожерелье.

Мне это показалось сомнительным.

— Дело наверняка покруче, — возразил я.

— Ну, может, на кассете сказано, как найти ожерелье.

— Остров сокровищ? — Я покачал головой. — Я знаю только об одном древнем ожерелье из золота и стекла, и оно хранится в музее. Ему нет цены. Вероятно, его сделали на Крите около трех с половиной тысяч лет тому назад. Оно называется «Восход солнца на Крите». Однажды я и вправду изготовил его реплику и как-то раз одолжил на время Мартину. Записал я и пленку с пояснениями к методике изготовления. Кассету с пленкой я тоже на время дал Мартину. Одному Господу ведомо, где она сейчас.

— А если имеется какая-то другая пленка? — спросил Уэрдингтон. — Роуз могла их перепутать.

Я подумал, что скорее уж это мы с Уэрдингтоном все перепутали.

Мы благополучно добрались до дома Бон-Бон. Мариголд вышла к нам из парадного.

— Бон-Бон я больше не нужна, — объявила она трагическим голосом. — Уэрдингтон, мы отправляемся кататься на лыжах.

— Э-э… когда? — невозмутимо осведомился водитель.

— Завтра. По дороге заглянем в Париж, мне нужно обновить гардероб.

Бон-Бон восприняла новость об отъезде матушки с плохо скрытым облегчением и спросила меня с надеждой, не закончилась ли «неприятная история с видеопленкой». Бон-Бон хотелось спокойной жизни, но я не знал, обретет ли она таковую.

Я спросил ее о Седобородом. По ее словам, она его не видела и о нем не слышала. Тогда я объяснил, о ком идет речь, и она позвонила Прайему Джоунзу. Тот все еще страшно переживал, что Ллойд Бакстер дал ему отставку, однако с искренним сожалением сказал, что ничем не может помочь.

Бон-Бон позвонила еще нескольким тренерам, но худых пожилых седобородых владельцев скаковых лошадей, похоже, не существовало в природе. Устав названивать, она уговорила мать, чтобы та позволила Уэрдингтону отвезти меня туда, куда я скажу. Я с благодарностью поцеловал ее и решил ехать прямиком домой и завалиться спать.