Дик Фрэнсис - Осколки

Кэтрин поднялась, но заговорила не сразу. Наконец она спросила, что я намерен делать со скульптурой. Вопрос Кэтрин вернул меня на грешную землю, и я попытался ответить самым будничным тоном, что, вероятно, поставлю ее в галерее на пьедестал.

Мы стояли, глядя друг на друга, словно не знали, что еще сказать. Я подался вперед и поцеловал ее в щеку. Мы чуть-чуть изменили позу — и наши губы слились. Страсть уже пробудилась, мы это знали, но пока что держали себя в руках.

Объятия с мотоциклисткой в кожаном прикиде имеют свои неудобства. У меня все болело, отчего я несколько раз поморщился, и это было замечено. Она высвободилась и сказала с сочувственным смешком:

— Быть может, в другой раз.

— Опустим «быть может», — ответил я.

У каждого из трех моих помощников есть свой ключ от галереи. Очнувшись около восьми утра в понедельник, я увидел Памелу Джейн, которая пришла первой. После ухода Кэтрин я просто-напросто снова рухнул в большое кресло и закрыл глаза: раздерганные нервы требовали отдыха.

— Честное слово, вы будто под паровым катком побывали, — ужаснулась она. — Так и просидели тут всю ночь?

— Можешь… — Даже голос у меня звучал как-то шершаво. Я прочистил горло и попытался снова: — Пам… кружку чая?

Она услужливо засуетилась, приготовила чай, отперла черный ход. К прибытию Айриша я уже не обращал внимания на болезненный хруст в суставах, а Хикори — он объявился последним — застал меня достающим из печи три фрагмента крыльев, сделанных накануне вечером.

Мои помощники, конечно, не могли не заметить, что я стараюсь избегать лишних движений, однако без жизнерадостной реплики Хикори о похмелье после грандиозной попойки я бы вполне мог обойтись.

Пришел первый покупатель. Жизнь более или менее вернулась в нормальное русло. Сосредоточившись на работе, я даже начинал забывать о четырех масках из черного шерстяного джерси с прорезями для глаз.

Ближе к полудню подкатил «роллс-ройс» Мариголд. Уэрдингтон в своей форменной фуражке выглядел за рулем весьма представительно. Мариголд, сообщил он, опустив стекло, отправилась по магазинам с Бон-Бон в машине последней. Дамы отпустили его на весь день вместе с автомобилем. Уэрдингтон торжественно заявил, что ценит щедрость Мариголд, поскольку намерен отвезти меня на скачки.

Я нерешительно посмотрел на него.

— Не поеду, — заявил я. — А куда именно я не поеду?

— В Лестер, на барьерные скачки. Там будет Эдди Пейн. Там будет Роза. Там будет Норман Оспрей. Мне казалось, ты хочешь выяснить, кто дал Мартину пленку.

Я колебался.

— Заметь, — продолжал он, приняв во внимание мое состояние, — я вовсе не думаю, будто ты рвешься получить еще одну взбучку вроде вчерашней, так что не хочешь ехать — не надо, я прокачусь один в свое удовольствие.

— Откуда узнал про вчерашнее?

— Птичка на хвосте принесла. И не маленькая. Филлин, похоже, о тебе самого высокого мнения. Позвонил мне к Бон-Бон и велел предупредить всех — любое нападение на тебя он впредь будет считать нападением на себя.

Я испытал удивление пополам с благодарностью и спросил Уэрдингтона:

— Ты хорошо его знаешь?

Он ответил уклончиво:

— Помнишь, как умирал садовник Мартина? Тогда из-за Мартина ты так гнал, что у тебя отобрали права. Садовник был отцом Тома Филлина. Едешь в Лестер?

— Пожалуй.

Я вернулся в мастерскую и переоделся.

В машине я устроился рядом с Уэрдингтоном на переднем сиденье. По пути мы два раза остановились — купить мне дешевые наручные часы и приобрести ежедневную беговую газету. На первой странице в числе дюжины разных сообщений я прочел, что лестерские букмекеры пригласили Ллойда Бакстера, владельца звезды стипль-чеза Таллахасси, на ленч в память о жокее Мартине Стьюкли.

Ну, ну.

Чуть позже я во всех подробностях рассказал Уэрдингтону о посещении дома на Лорна-террас в Тонтоне. Он нахмурился, когда я спросил:

— Разве ты не говорил мне, что букмекерской фирмой Артура Робинса, основанной в восемьсот девяносто четвертом, заправляют теперь некие Уэббер и Верити?

— Так у тонтонских мамаши и сына фамилия Верити! — воскликнул он, помолчал и добавил: — Должно быть, простое совпадение.

— Я в такие совпадения не верю.

Некоторое время спустя Уэрдингтон спросил:

— Джерард, если ты понимаешь, что происходит, может, поделишься? Скажем, кто те, что напали на тебя вчера, и что им от тебя было нужно?

— Один из них, по-моему, тот самый, кто уложил тебя, брызнув циклопропаном, а меня вырубил пустым баллончиком. Кто именно, не знаю. Зато уверен, что под одной из черных масок скрывалась наш благоуханный цветочек, Роза.

— Не стану спорить, но почему?

— Кому еще на свете придет в голову орать, чтобы Норман Оспрей — может, конечно, и не он, но я почти на сто процентов уверен, что она обращалась к нему, — чтобы он сломал мне запястья? Голос Розы ни с каким другим не спутаешь. Как и походку, и жесты. Зачем ей это понадобилось? Ну, во-первых, чтобы убрать меня из стекольного дела. Неплохо? Во-вторых, чтобы заставить меня отдать ей то, чего у меня нет. Наконец, чтобы не дать мне заняться тем, чем мы намерены сегодня заняться.

— Тогда давай возвращаемся, — выпалил Уэрдингтон.

— Ты только не отходи от меня, и все будет в порядке.

Уэрдингтон отнесся к моим словам очень серьезно и ходил за мной по пятам, как профессиональный телохранитель. Одного черномасочника мы засекли сразу и безошибочно — по тому, как он обалдел, завидев меня, да еще идущего на своих двоих. В этот миг Норман Оспрей как раз собирал свою букмекерскую стойку. Он застыл с открытым ртом, а тут еще к нему некстати подошла Роза. Проследив за его изумленным взглядом, она и сама утратила изрядную долю самодовольства.

— Вот черт! — только и сказала она.

— Том Филлин наказал вам кланяться, — обратился я к этой парочке.

Ни он, ни она не пришли в восторг. Уэрдингтон лихорадочно прошептал у меня за спиной что-то в том духе, что не надо ворошить осиное гнездо. Он отошел от стойки, и я последовал его примеру.

— Они сами толком не знают, чего ищут, — заметил я. — Знали бы, так вчера напрямик и сказали бы.

— Может, и сказали бы, не помешай им Том Филлин со своими собаками.

У меня сложилось впечатление, что всего лишь пятнадцать часов тому назад меня хотели изуродовать и заставить выдать какие-то сведения. Но если бы не появился Том Филлин, если бы мне и вправду пришлось спасать запястья и если бы я мог ответить на их вопросы — стал бы я отвечать?

Как ни болело у меня все тело, в голове по-прежнему не укладывалось, чтобы Мартин знал нечто такое, из-за чего, по его мнению, можно было изуродовать человека. Не нравилось мне и другое предположение: черные маски сдуру решили, будто я знаю то, что им нужно, но не говорю из чистого упрямства.