Джакомо Ванненес - Лучшее прощение — месть

К сожалению, как и все скупцы, он был скуп и на время, которое тоже экономил из-за боязни поплатиться деньгами, чувствами, в общем, всем. Хотя этот сукин сын и не мог похвастаться особыми победами на женском фронте, но те немногие, которых он завоевал, за малым исключением, любили его до безумия. Они тоже, как и мы, отчаянно пытались его изменить, внушить ему, что жизнь одна, неделимая и непредсказуемая, пытались донести до него красоту Парижа, его огромное культурное значение, познакомить с историей города, рассказать о культе человека, царившем в этой европейской столице. Все напрасно.

После того, как он устроился на работу в OECD [27] Organization for Economic Cooperation and Development — Организация экономического сотрудничества и развития, ОЭСР (англ.). , он снял неподалеку от службы небольшую двухкомнатную квартиру. Все вечера он слушал радио и смотрел телевизор. Он жил в Париже как жил бы в какой-нибудь маленькой деревушке на юге Италии, но очень сожалел, что попал в Париж, потому что в деревне все бы его знали и уважали и со шляпой в руке кланялись бы: «Добрый день, дотторе Примавера! Добрый вечер, дотторе Примавера! Доброй ночи, дотторе Примавера!». А в Париже, в бесконечных коридорах ОЭСР все эти приветствия, брошенные на ходу и без уважения, напоминали какое-то бормотание сквозь зубы: «Бонжур, мосье Примавера! Бонсуар, мосье Примавера! Боннюи, мосье Примавера!», но чаще просто: «Привет! До скорого!» — без обращения и даже без фамилии. Он никак не мог смириться с безымянностью, этой привлекательнейшей и симпатичнейшей стороной парижской жизни, так же как и мы не могли примириться с тем, что столь неприятный человек носит фамилию Примавера [28] Весна (ит.). .

Джанни Сиракуза из Бари вошел в нашу компанию примерно через год после Примаверы. Нам его представил сам Джузеппе как своего коллегу и ближайшего друга.

Маленький, безобразный, важный, он тоже отличался скупостью, но с ним случались неожиданные припадки щедрости, подобно приступу малярии, который нападает на тебя, когда меньше всего этого ожидаешь. Маленький Джанни был способен заплатить за всех и поставить всем выпивку из одного только удовольствия показаться важным, как-то покрасоваться, особенно в новой женской компании, показать ей свои финансовые возможности и убедить кое-кого подняться в его альков, соседствующий с небесами. Соблазнив очередную жертву, он вновь возвращался к своей вошедшей в пословицу экономии. Зарабатывал он, судя по всему, не слишком много, но, будучи поклонником Парижа и местных развлечений, он постоянно боролся между желанием сэкономить и желанием повеселиться. В итоге этой борьбы он, как правило, испытывал недостаток в средствах. Когда ему надо было занять денег, его любимой жертвой становился Франческо. Он обращался к Франческо (единственному из нашей компании обладателю машины, «Джульетты», и довольно приличных денег, благодаря торговле предметами старины) и простодушно начинал попрошайничать, вначале задавая одну и ту же серию вопросов, которые со временем стали чем-то вроде пароля, свидетельствующего о насущных нуждах Сиракузы.

Он начинал так:

— Как дела, Франческо? Давненько я тебя не видел.

— Хорошо, спасибо. А у тебя?

— Отлично, — торопливо отвечал Джанни.

— А как мама, все хорошо?

— Конечно, спасибо.

— Дядя? Он тоже себя хорошо чувствует?

— Да, очень хорошо.

— А сестра?

— Моя сестра? Но у меня нет сестер.

— Ах, проклятая рассеянность! Я что-то перепутал. Ну а дела? Хорошо идут?

— Довольно-таки.

— Прекрасно. Послушай, ты даже не представляешь, насколько мне неприятно обращаться к тебе в подобных обстоятельствах, но я хотел бы попросить у тебя взаймы шестьдесят, в худшем случае… пятьдесят тысяч франков. Я верну через несколько месяцев.

Франческо пытался торговаться, но кончалось тем, что давал. Бывало, через месяц Джанни вновь появлялся на горизонте и разыскивал нас в одном из насиженных кафе. В конце вечера он обычно предлагал немного проводить своего лучшего друга Франческо. Как только они оставались вдвоем, он сразу же заводил ту же пластинку, только вместо сестры спрашивал о здоровье брата, которого у Римлянина тоже не было. Тогда он переходил к насущной теме:

— Ты дал мне в долг пятьдесят тысяч, так?

— Так.

— Десять дней назад я вернул тебе двадцать, так?

— Так.

— Остается тридцать тысяч долга, так?

— Так.

— А что если ты сейчас отдашь мне двадцать тысяч, которые я тебе вернул, и добавишь еще десять? Тогда я буду должен тебе шестьдесят тысяч, согласен?

— Согласен.

— Не знаю, как тебя и благодарить. Думаю, верну через два месяца.

Всякий раз, когда Франческо представлялась возможность помочь соотечественнику, он охотно это делал, но в случае с Сиракузой веселился от всей души. Всякий раз, когда маленький Джанни из Бари начинал перебирать четки своих вопросов по поводу здоровья родственников своего друга, Римлянин вдруг застывал в картинном изумлении.

— Джанни, как ты мог забыть мою матушку? — упрекал он Сиракузу.

— Ах, да. Извини. Извини меня, пожалуйста.

Однако с годами эти шуточки стали нас утомлять, поэтому на втором вопросе мы грубо его обрывали:

— Сиракуза, не будь засранцем. Говори сразу, сколько тебе надо?

На что маленький Джанни, делая вид, что его оскорбили, отвечал:

— Прошу вас, минуточку, давайте все по порядку. Ведь не звери же мы. Все в свое время, — и невозмутимо продолжал свой инквизиторский репертуар с того самого вопроса, на котором его остановили.

За десять лет (насчет мелких сумм он никогда не беспокоил Франческо) мы раз сто обозвали его засранцем. И ничего с ним нельзя было поделать: он занимал деньги только после того, как справится о состоянии здоровья всех ваших родственников.

Он был заядлым полемистом и хотел побеждать в каждой дискуссии. Начинал он обычно так: «Извини меня, Джузеппе, но я хотел бы напомнить… Прошу, Франческо, скажи… скажи же… Извини меня, Джулио, не хотелось бы задевать твое самолюбие, но аргументация Сортира безупречна».

В качестве банкира он предпочитал Франческо Рубирозу, а в качестве консультанта по работе и советчика — Джузеппе Примаверу. Понять это более чем легко, поскольку только настоящий сквалыга может давать советы более мелкому, а Примавера питал по отношению к Джанни отцовские чувства и выставлял их напоказ. Прежде всего, потому, что он был на три года старше Джанни, а кроме того терпеливо его слушал и даже отказывался от полемики, когда речь заходила о возможностях сделать карьеру в ОЭСР. Затем, будучи не меньшим сквалыжником, Джузеппе видел в Джанни распущенного сынка, мота, которому следует внушить чувство ответственности и, особенно, понимание значения капитала, не марксова, а собственного.