Ги Декар - Зверь

К сожалению, научный склад ума доброго доктора в сочетании с издержками профессионализма слишком далеко его завели в личном расследовании преступле­ния на «Грассе». Оказавшись неспособным решить про­блему отпечатков пальцев и собственных признаний подсудимого, рационалистический ум доктора Дерво на­чал искать каких-то оправданий преступлению. У нас нет никаких иллюзий: этот свидетель внутренне был все же убежден в виновности Вотье. Поэтому, увидев, какой вред он нанес ему своими показаниями, добрый доктор в конце своего выступления попытался без особого ус­пеха объяснить суду, что его неправильно поняли.

Господин генеральный адвокат не преминул, впро­чем, сделать из этих показаний вывод, исключительно неблагоприятный для подсудимого. И только после за­явленного мной намерения доказать в своей речи, что Жак Вотье — не преступник, доктор Дерво попытался смягчить последствия своего выступления и свел поле­мику исключительно к моральным проблемам. И он на­шел не лишенный значения, заставляющий иначе взгля­нуть на вещи аргумент, когда заявил: «Жак Вотье слишком боготворил жену, чтобы подвергнуть ее тому позору, который она переживает уже полгода». Это ска­зал уже не ученый, а просто человек с умом и сердцем. Даже не подозревая об этом, доктор Дерво в тот мо­мент прикоснулся к истине: вина подсудимого заключа­ется только в том, что он все сделал для того, чтобы взять на себя ответственность за преступление. Причи­на же всему этому — безграничная любовь к женщине, доведенная до крайней степени самопожертвования. Тут мы подошли к главному персонажу драмы — Со­ланж Вотье. Последуем за ней шаг за шагом, анализи­руя обстоятельства преступления.

Комиссар Бертен и капитан Шардо оба в своих по­казаниях заявили, что Соланж Вотье общалась с му­жем сразу после обнаружения преступления, в тюрем­ной камере на теплоходе. Этот молчаливый и непонят­ный для двух свидетелей разговор велся руками: лег­кие пальцы жены бегали по фалангам пальцев мужа. Сама она утверждала, что задала ему только один воп­рос: «Это неправда, Жак? Ты не делал этого?» И он будто бы ей ответил: «Не беспокойся. Я отвечу за все. Я люблю тебя». Ответ возможный, но едва ли достовер­ный. Скорее, Жак Вотье мог бы ответить жене так: «Я знаю, что вина —твоя, но молчи! Ты поступила пра­вильно, что убила его. Только ни в коем случае не при­знавайся. Я спасу тебя». Ответ, который, как видите, по­ворачивает проблему совсем другой стороной. У нас же есть все основания считать, что он был именно таким. Соланж в тот момент оцепенела. Ее вина? Конечно, она была, но не в том смысле, как понимал это муж. Жак Вотье был убежден, будто он располагает неопровержи­мым доказательством того, что любимая, обожаемая жена — убийца Джона Белла. В этой уверенности он пребывает и до сих пор. Взгляните на его напряженное в беспокойном ожидании лицо: переводчик сообщает ему каждое мое слово. Вотье только того и хотел бы, чтобы освободиться от страшных, терзающих его сомнений. Он боится, что его жена, милая добрая Соланж, которая для него — все и без которой он не мыслит жизни, мо­жет стать обвиняемой. Посмотрите, как струится пот по его лбу. Это — агония ожидания. Дай Бог, чтобы это не стало агонией любви. Он ждет. И начинает задаваться вопросом: а вдруг этот чертов адвокат, который уже несколько недель бьется, чтобы спасти ему жизнь напе­рекор его собственному желанию, вдруг возьмет да и откроет истину?

Жак Вотье, сейчас я вам докажу, что ваша жена не убивала, и с той минуты вы перестанете запираться в вашей «героической» лжи. С первой моей встречи с вами в тюрьме Санте я знал, что вы всем лжете, Жак Вотье, даже мне вы доверились не больше, чем всем осталь­ным. В тот день вы набросились на меня, чтобы дать ясно понять: вам не нравится, что адвокат вмешивается в ваши дела, но в особенности вам хотелось убедить ме­ня в том, что вы — всего-навсего заурядный зверь. К этой мысли вам удалось склонить уже почти всех, от капи­тана «Грасса» до следователя, включая сюда же ин­спектора Мервеля, бесчисленных психиатров и судебно- медицинских экспертов. Не забудем также моих пред­шественников-защитников, которые были вынуждены от­казаться от этого запутанного дела, потому что они не надеялись ничего из вас выжать, но рисковали при этом быть вами задушенными. Я готов признать: притворя­ясь зверем, вы были гениальны, Вотье. Верх вашего ис­кусства в этом деле — обман тюремного надзирателя. Этот достойный человек был глубоко убежден, что вы — опасное животное, много раз он советовал мне быть предельно осторожным с вами. К несчастью для вас, Вотье,— или, скорее, к счастью,— со мной вам не повез­ло. Будучи человеком редкой проницательности, вы очень скоро поняли, что со мной ваш ловкий трюк не пройдет. И тогда вы просто замкнулись. Я сделал вид, что принимаю вашу игру, но решил непременно заста­вить вас заговорить, когда придет время.

В ходе процесса мне уже дважды удалось это сде­лать. В первый раз — когда ваш воспитатель прикоснул­ся к вашей руке, и вы заплакали. Вы не можете отка­заться от этих горьких слез, Вотье. Они были прекрас­ны, потому что шли от сердца. Второй раз — когда вы дотронулись до шарфа жены. Бессильное бешенство, в которое вы впали, было искренним. Следовательно, два­жды мне удалось доказать наглядным образом, что все ваше поведение с тех пор, как вас обнаружили на койке Джона Белла, не более чем фантастическая комедия. Вы можете быть зверем, я не отрицаю этого. Вы даже однажды — всего один раз в жизни — были им до такой степени, что редко какой человек мог бы сравниться с вами. Когда придет время раскрыть карты, я напомню, при каких обстоятельствах это случилось. Но что вы всегда и вообще зверь, как думает здесь большинство присутствующих, потому что вам удалось создать о себе такое впечатление,— это неправда!

Я только что вам сказал, что ваша жена — не убий­ца: но это не означает, что она невиновна. Просто ее вина в другом. Пеняйте же теперь на себя: ваше упор­ное молчание и ваша упорная ложь поставили меня перед печальным выбором — или позволить вас, неви­новного, осудить, или публично открыть вам то, чего вы предпочли бы не знать никогда.

Лгали не только вы: ваша жена тоже обманула, ко­гда неверно передала ваш ответ на первый вопрос, за­данный вам в камере на теплоходе. Но могла ли она поступить иначе?

Господа присяжные! Соланж Вотье знала, что муж действительно считал ее убийцей Джона Белла, в то время как она к преступлению отношения не имела. Она знала также, что это внутреннее убеждение Жака дей­ствовало на него, как бальзам, что это успокаивало его относительно поведения жены, что оно почти доставляло ему удовольствие — такова любовь этого человека: он предпочитает видеть жену убийцей домогавшегося ее мужчины, нежели состоящей с ним в предосудительной связи. Соланж — убийца Джона Белла — это героиня, которая убила, чтобы не обманывать его, Жака. С той самой минуты, как он счел, что знает истину, Вотье одер­жим только одной мыслью — спасти жену, которая уби­ла соперника, чтобы остаться верной мужу. Именно по­этому он терпеливо ждал в каюте, пока его арестуют, поэтому он с удивительной ловкостью подделал улики на месте преступления, чтобы подумали, будто он его со­вершил, а не его жена, поэтому, наконец, он дал жене такой странный ответ на ее вопрос: «Я знаю, что вина — твоя, но молчи! Ты поступила правильно, что его убила. Только ни в коем случае не признавайся. Я спасу тебя». Такое поведение легко объясняется безграничной лю­бовью Жака к Соланж, но оно совершенно неоправдан­но, если доказать, что жена не убивала, как это думает Вотье, молодого американца,— его убил кто-то третий. Это подтверждает то, что я не уставал повторять: три человека были заинтересованы в том, чтобы убрать Джона Белла. Вотье — чтобы избавиться от соперника, Соланж — чтобы перечеркнуть прошлое, которое ей ме­шало и угнетало совесть. У настоящего убийцы были свои причины, о которых мы скажем в свое время.