Ги Декар - Зверь

Я знаю, господа судьи, насколько странной может показаться вам моя речь, но еще раз прошу вашего вни­мания. Мне нужно дать вам представление о тех шести месяцах, которые предшествовали возвращению в Евро­пу четы Вотье.

Начнем с того, что Вотье и его жена заставили всех поверить, будто они никогда не были знакомы с жерт­вой. Они оба солгали. На этот раз защита совершенно согласна с прокуратурой, которая утверждает, что Соланж и Жак Вотье хорошо знали Джона Белла. Вчера утром мне подтвердили по телефону из Нью-Йорка, что молодой американец, хорошо известный во французских кругах в Соединенных Штатах, проникся дружескими чувствами к супругам Вотье. В. том, что эти чувства бы­ли взаимными, уверенности нет. Исключительно для то­го, чтобы иметь точное представление о характере взаи­моотношений между этими тремя лицами, мне представ­ляется необходимым взять дополнительные показания у Соланж Вотье. Я прошу господина председателя сно­ва пригласить свидетельницу.

— Суд удовлетворяет требование защиты, — заявил председатель Легри, коротко посовещавшись с заседа­телями и после того, как генеральный адвокат утверди­тельно кивнул головой.

Молодая женщина снова вышла к барьеру, не скры­вая удивления.

— Мадам Вотье,— продолжал старый адвокат, под­ходя к застывшей в напряженном ожидании свидетель­нице,— надеюсь, вы не рассердитесь на защитника му­жа за то, что он вызвал вас сюда во второй раз. Это было совершенно необходимо для того, чтобы наконец достигнуть общей стоящей перед нами цели: оправдать Жака. Для начала позволю себе напомнить вопрос, за­данный вам председателем Легри во время первого по­казания: «Вспомните, мадам, за время пятилетнего путешествия по Соединенным Штатам вам никогда не случалось встречать жертву — Джона Белла?» Вы ответили отрицательно.

Так вот, как бы тяжело это ни было для меня, счи­таю своим долгом сказать вам, что вы солгали, мадам Вотье. Вы очень хорошо знали этого Джона Белла более года. Он представился вам и вашему мужу после одного из ваших выступлений в Кливленде, Он сразу произвел на вас приятное впечатление. Но и то сказать: разве он не старался изо всех сил облегчить ваши переезды и пребывание в городах, где вы выступали? Разве его лю­безность не доходила до того, что он сам возил вас на автомобиле? Разве не было приятным его внимание по отношению к вам? И случилось то, что неизбежно дол­жно было случиться: ведь молодой американец был кра­сив. Разве не было у него сравнительно с вашим мужем неоценимого преимущества — он мог видеть вас? Он пожирал глазами ваше лицо, вашу изящную фигуру, в его взгляде выражалось неукротимое желание нормаль­ного здорового янки по отношению к красивой француз­ской женщине. Несмотря на безграничную нежность к мужу, вы не смогли до конца привыкнуть к мысли, что именно он, единственный, так никогда и не увидит вас, в то время как глаза всех других могли наслаждаться ва­шей красотой. Во время первого показания вы, мадам, произнесли ужасную фразу: «В моей нежности было слишком много жалости. Людей, к которым испытыва­ют жалость, не любят! Им сострадают!»

Я сожалею, Жак Вотье, что должен сегодня все это сказать, не щадя вас, без обиняков, но могу ли я иначе? Ваше лицо становится все более несчастным, страдальческим. Умоляю вас, Вотье, сохраните самообладание, на которое вы способны,— а вы доказали уже, что спо­собны, обвиняя себя в преступлении, которого не совер­шали,— чтобы дослушать мою речь, самую, может быть, неблагодарную из всех, какие приходилось произносить защитникам. Нужно, чтобы вы знали, что Соланж ре­шилась выйти за вас замуж только после разговора Ивона Роделека с ней, после его настойчивой просьбы.

Соланж вышла замуж за вас только из жалости, вы же были безумно влюблены в нее.

Это было, как нам здесь сказал добрый брат Доми­ник, единственное незабываемое событие в истории ин­ститута. Вспомните о странной церемонии в часовне, где служками были глухонемые, а певчими — слепые. Вели­колепную проповедь священника вы, Соланж, переводи­ли пальцами на фалангах Жака. И то же самое —на каждой скамье в часовне: слепой переводил соседу — глухонемому. Вы даже не знали тогда, Соланж Дюваль, плакать вам или смеяться. Смеяться — не от радости, но нервным смехом над трагикомизмом этой церемонии, главной героиней которой были вы. Плакать — от мысли, что вы на всю жизнь связываете свою судьбу со слепоглу­хонемым. Вот такие мысли одолевали вас, когда после окончания церемонии вы проходили под руку с Жаком сквозь живой коридор присутствующих — суровых вос­питателей в черных сутанах и обделенных природой вос­питанников. На возвышении за органом сидел Жан Дони, и исполняемый им свадебный марш казался вам на­смешкой. И если вы на секунду поднимали опущенные под фатой глаза, то, может быть, для того, чтобы встре­титься с чьим-нибудь юным взглядом, живым и внима­тельным, жадно устремленным на ваше лицо, взглядом, горящим желанием, которого вы никогда не увидите в мертвых глазах мужа.

Ваши страдания в этот день были невыносимы. Дальше вам становилось еще хуже: из этого ужасного свадебного путешествия вы вернулись в отчаянии. Каж­дый час этого путешествия добавлял вам муки. Вам нужно было собрать всю волю, чтобы преодолеть физи­ческое отвращение, не убежать, когда слепоглухонемой муж хотел заключить вас в объятия.

А была еще первая ночь, которая никогда не изгла­дится из вашей памяти,— тогда вы впервые осознали значение вашей жертвы. Вы поняли, что до замужества все казалось простым и легким, потому что в вообра­жении любое препятствие кажется преодолимым. Но в момент, когда надо было перейти от красивой мечты к жестокой реальности, вам открылась ущербность ваше­го мужа. Признайтесь, Соланж Вотье, что тяжело, когда вас целуют губы, неспособные произнести слова любви, тяжело видеть перед собой лицо с невидящими глазами. Любовный акт в таких условиях может вызвать только отвращение. Быстрее, чем вы думали, — а думали ли вы об этом в жертвенном порыве, который заставил вас

ответить Ивону Роделеку «да»,— близость с глухоне­мым и слепым супругом привела вас в отчаяние, и всей вашей решимости как не бывало. Как не понять вас? Чтобы перенести это тяжкое испытание, вам нужна была бы такая сила духа, которой редко обладают про­стые смертные.

А что он? Разве вы не поняли, Соланж, что, живя постоянно с вами, он в конце концов пришел к осозна­нию собственной неполноценности? Его тайное смятение только усугублялось: чувства безнадежного отчаяния, ревности, недоверия начали уже омрачать вашу совме­стную жизнь. Но тем не менее он держался за вас. Вы всегда были, и теперь тоже, невероятно ему нужны — и физически, и морально. Именно из-за этого между ва­ми возник глухой разлад, но вы оба предпочли не доис­киваться до его причин непонятно из какой взаимной стыдливости. Можно утверждать, господа присяжные, что в течение первых недель брака была непрекращаю­щаяся борьба между рассудочной нежностью молодой женщины и плотскими желаниями слепоглухонемого. Поэтому можно себе представить, каким было их сва­дебное путешествие. Днем, в обычном общении, все бы­ло прекрасно: были гармоничные отношения между дву­мя людьми, которые дополняют друг друга, поскольку один из них зависел полностью от другого. Но ночью! Роли переменялись: признайтесь, Соланж, что вы убе­жали бы на край земли, лишь бы не отдаваться ласкам, которые повергали вас в ужас. В отчаянии, не в силах больше переносить физическое присутствие Жака, кото­рого вы, возможно, слишком идеализировали, вы поде­лились вашими страхами с Ивоном Роделеком, когда заехали в Санак попрощаться с ним перед отбытием в Америку. И опять мудрым словом, разумным советом воспитателю удалось смягчить ваше женское разочаро­вание. Поездка в совершенно новую для вас и для Жака страну немного уладила дело. Поочередные активность и покорность в отношениях со слепоглухонемым мужем стали для вас привычными.