Ги Декар - Зверь

Последуем за ним дальше, в каюту, где он почувст­вовал запах ненавистного американца. Два интимно смешанных запаха могут свидетельствовать только о виновности обоих. Они там... Им не скрыться. Никако­го оружия ему не надо — хватит рук. Зачем терять вре­мя и искать нож для бумаги? Уверенный в своей герку­лесовой силе, Вотье и не думал о том, чтобы использо­вать какое-нибудь оружие для преступления. Им руко­водит рефлекс, подсказанный другим чувством, которым он, слепой, владеет виртуозно,— осязанием. А осязание требует непосредственного контакта — он задушит!

Я настаиваю, господа присяжные, на этом пункте только для того, чтобы исправить грубую психологиче­скую ошибку, допущенную при воссоздании картины преступления. Если бы убил Вотье, то он не стал бы пользоваться ножом, он сделал бы это своими сильны­ми и ловкими руками. Само это воссоздание картины преступления должно было бы удивить инспектора Мервеля и его сотрудников: удар, нанесенный слепоглухоне­мым, слишком профессионален, чтобы его можно было считать достоверным. Это был удар, заранее отрепети­рованный в течение получаса, пока он находился с по­койником. Вотье прекрасно понимал, что исход суда в большой степени будет зависеть от того, как он нанесет этот удар,— а он хотел взять ответственность на себя, чтобы спасти жену. Любой ценой надо было внушить следователям абсолютную уверенность в том, что он способен пользоваться ножом и нанести с первого раза точный удар, несмотря на свою слепоту.

Именно здесь следствие начало спотыкаться. Но вернемся к тому моменту, когда слепоглухонемой осто­рожно входит в каюту, угрожающе вытянув вперед ру­ки. Он наталкивается на койку, спотыкается. Инстинк­тивно протянутые вперед руки натыкаются на лежащее тело, он узнает ненавистный запах, к которому приме­шивается запах духов Соланж, и еще — терпкий запах крови. Уже начинает пахнуть трупом.

Вотье отступил, затем руки снова потянулись к аме­риканцу. Пальцы касаются груди, затем медленно под­нимаются к лицу, останавливаются на шее, ощущают теплую, вязкую жидкость — кровь! Пальцы нащупывают края раны. У слепоглухонемого — никаких сомнений — рана нанесена ножом. Пальцы снова спускаются к гру­ди и на какое-то время замирают в области сердца. Все так и есть — сердце уже не бьется. Американец — мертв, убит. Пальцы начинают бегать по койке, вокруг трупа в лихорадочных поисках орудия преступления. Наконец рука его находит: Вотье тотчас узнает такой же нож для бумаги, которым он часто пользуется в своей каюте, разрезая книги, которые Соланж ему читает.

Пальцы ощупывают все подряд в надежде найти что-нибудь еще. На ночном столике они внезапно зами­рают снова, наткнувшись на еще один предмет —прос­той шелковый шарф, пахнущий духами Соланж, кото­рый он столько раз трогал. Этот шелковый прямоуголь­ник, который Вотье по привычке называл «зеленым шар­фом»,— шарф жены. Еще одно неопровержимое дока­зательство того, что Соланж где-то здесь, недалеко. Но где она может прятаться?

Вотье оставляет койку, чтобы проверить в каюте все — пройти в туалет, ощупать стены, платяной шкаф, багажные полки. Ничего! Никого! И вдруг он понима­ет... Все объясняется! Все так просто и ясно! Под каким- то простым предлогом американцу удалось затащить Соланж в каюту, но она сопротивлялась. Она не захо­тела ему уступить и совершила поступок, который ему, мужу, кажется героическим — она ударила несчастного первым подвернувшимся под руку предметом. Им ока­зался лежащий на ночном столике нож для бумаги.

К несчастью, в этом безумии Соланж потеряла свой шарф, который остался в каюте после ее бегства,— зе­леный шарф. Теперь он понял, почему запах духов Соланж уходил дальше по коридору,— убив американца, Соланж побежала в том направлении, на верхнюю па­лубу. В спешке она даже не захлопнула за собой дверь, которая так и осталась приоткрытой. Поскольку рас­права свершилась, нужно было любой ценой спасти Соланж от обвинения в убийстве. Нельзя было терять ни секунды. В любой момент кто-нибудь мог прийти и об­наружить преступление еще до того, как Жак его «под­делает». Такая верная супруга стоила того, чтобы ради нее пожертвовать собой. Лучший и самый надежный способ отвести подозрение — подставить в этом убийст­ве себя вместо Соланж. Он, слепоглухонемой, возьмет это преступление на себя. Он ничем не рискует, кроме как несколькими годами тюрьмы. Разве они осмелятся осудить на смертную казнь слепоглухонемого от рожде­ния? Учтут смягчающие обстоятельства. Впрочем, за­щищаться ему будет легко — он будет упорно молчать, это произведет впечатление на суд и зародит такое сом­нение, результатом которого будет легкое наказание. Затем, выйдя из тюрьмы, он снова соединится со своей прекрасной женой и заживет с ней счастливой жизнью, без всяких соперников.

Все эти путаные мысли должны были промелькнуть в его разгоряченном мозгу в течение нескольких секунд. Он прикрыл дверь. Прежде всего надо было убрать два вещественных доказательства — нож, на котором оста­лись отпечатки пальцев Соланж, и, в особенности, шел­ковый шарф — он выбросил его в море. Собираясь вы­бросить и нож, Вотье заколебался. Когда его арестуют, то спросят, каким образом он мог убить этим оружием. Нужно было хладнокровно отрепетировать удар, кото­рый в безумии нанесла Соланж, нужно, чтобы он был безупречно точным. Он судорожно зажал в руке нож. Много раз он повторял механическое движение рукой. Только убедившись, что он может продемонстрировать этот смертельный удар при воссоздании картины пре­ступления, Вотье решился выбросить через иллюмина­тор в море нож, на котором были отпечатки пальцев его жены.

Он должен был теперь оставить на месте преступле­ния свои собственные отпечатки. Он хватался испачкан­ными кровью пальцами за все. Он расписался в «своем» преступлении. Чтобы создать впечатление, будто амери­канец сопротивлялся, он с койки перетащил труп к двери, намеренно опрокидывая по дороге мебель. Сно­ва осторожно приоткрыл дверь, чтобы первый, кто пройдет по коридору, обнаружил убитого и убийцу. Ждать пришлось долго. В этом ожидании был особый привкус. Третье хорошо развитое в нем чувство позво­ляло ему во всей полноте ощутить «вкус» преступления, «его» преступления. Я говорил вам, господа судьи, что однажды — только однажды за всю свою странную жизнь — Вотье проявил себя как настоящий зверь. И было это именно в тот момент, о котором я говорю. С необыкновенной остротой он пережил от начала до конца преступление, которого не совершал. В своем воображении он представлял поднятую на американца в справедливом возмездии руку. Он уже больше не со­мневался в том, что действительно был убийцей, и упи­вался воображаемым преступлением. Жак Вотье не со­жалел ни о чем — морально он тоже убил Джона Белла.