Ги Декар - Зверь

Вот в чем состоит его преступление, господа присяж­ные. Конечно, оно велико, но не подлежит уголовному наказанию.

Последние произнесенные адвокатом слова застави­ли присутствующих содрогнуться. Даниель была потря­сена. Мысль о том, что человек такого исключительного ума мог из-за любви превратиться в зверя и даже убить, странным образом взволновала ее. Постепенно нараставшее чувство невольного восхищения обвиня­емым от этого еще более усилилось — разве не исклю­чительный человек этот Жак Вотье, для которого ничто не имело значения, кроме любимой жены?

Виктор Дельо не обратил ни малейшего внимания на замешательство в зале, которое породили его слова. Он подождал, пока гул утихнет, и продолжал с тем спокой­ствием, которое никогда его не покидало:

— Прошу вас теперь, господа присяжные, взгляните на Вотье: что он собой представляет! Посмотрите, как изменилось его бесстрастное до сих пор лицо. Сейчас он уже не играет роль — его смятение неподдельное, ис­креннее. Его восторженная мечта о любви рухнула. Он только что узнал также, что не Соланж убила своего любовника, не она нанесла удар, который он в ослеп­лении страдающего сердца считал справедливым. И сле­довательно, у него уже нет никаких причин брать ответ­ственность за преступление на себя. Прошу переводчи­ка, если будет согласие господина председателя, задать подсудимому такой вопрос: «Жак Вотье, верно ли мое описание того, как вы обнаружили и «подделали» пре­ступление?»

Переводчик передал вопрос слепоглухонемому. Вотье поднялся во весь свой высокий рост и впервые за время процесса стал делать быстрые знаки пальцами по мимическому алфавиту, которые могли видеть все присутствующие. Переводчик громко перевел:

— Описание верное.

— В таком случае,— продолжал адвокат, — задайте ему последний вопрос, и мы оставим его в покое: «Жак Вотье, вы продолжаете настаивать, что пятого мая сего года на теплоходе «Грасс» убили Джона Белла?»

Жак, по-прежнему стоя, ответил таким же образом, как и в первый раз:

— Признаюсь, что я лгал, чтобы спасти жену. Джо­на Белла убил не я.

Жалкий, убитый горем, он опустился на свое место.

— Вы помните, господа присяжные, я говорил вам вчера, что надеюсь до конца процесса заставить своего клиента отказаться от ранее сделанных им признаний? Чтобы добиться этого, мне нужно было представить Жа­ку Вотье такие очевидные доказательства, после которых он не мог уже запираться в том, что я продолжаю на­зывать прекрасной ложью,— в ней виновата его лю­бовь. Теперь мне ничего более не остается, как задать три небольших вопроса мадам Соланж Вотье, предвари­тельно извинившись за причиняемое ей в таком состоя­нии беспокойство. У меня есть все основания полагать, что у мадам Вотье нет больше никаких причин говорить неправду. Соланж Вотье — да или нет? — Джон Белл был вашим любовником?

Молодая женщина замерла и тихо ответила:

— Он был моим любовником.

— Да или нет, — продолжал адвокат, — вы были в его каюте в два часа пятого мая этого года?

С большей твердостью Соланж ответила:

— Да... Я хотела добиться от Джона обещания, что он не будет больше пытаться меня увидеть. Если бы он не согласился, я думаю, что ради счастья Жака я уби­ла бы его без сожаления. Но когда я вошла в каюту, Джон был уже мертв.

— Третий и последний вопрос. Но прошу вас, дам, сделайте серьезное усилие и попытайтесь вспом­нить: теперь, когда мои собственные скромные заклю­чения позволили вам оживить некоторые воспомина­ния, скажите, не заметили ли вы в каюте на ночном столике шелковый зеленый шарф?

— Нет. Я была слишком потрясена случившимся, чтобы обратить внимание на детали. Это было ужасно! Всюду кровь! Кровь! Кровь! Не могу!

Молодая женщина закрыла лицо ладонями, словно пытаясь отгородиться от преследовавшего ее кошмара. Она рыдала. Даниель слегка пожала плечами и не без горечи подумала, что Соланж оплакивает любовника, но у нее нет искреннего сочувствия к мужу. В этом ей виделось доказательство того, что эта женщина никог­да не любила Жака и никогда не полюбит его настоя­щей любовью.

Виктор Дельо почти вполголоса спросил еще:

— Вы не обратили внимания: этот зеленый шарф вы потеряли еще до преступления?

— Да. Когда мы садились на теплоход в Нью-Йор­ке, он у меня был. Но вечером в тот же день куда-то ис­чез. Это меня расстроило. Я ничего не сказала Жаку, потому что ему этот шарф нравился. В конце концов я перестала об этом думать.

— На самом деле зеленый шарф, мадам, был укра­ден у вас убийцей за три дня до преступления. Это дол­жен был быть тот, кто вас хорошо знал, знал, что вы постоянно носили этот пахнувший духами шарф. Кому- то, находившемуся с вами на теплоходе и имевшему на­мерение убить Джона Белла, нужна была какая-нибудь ваша вещь, чтобы оставить ее на месте преступления и свалить вину на вас. Это был тот, у кого не было ника­ких дурных намерений в отношении вашего мужа, а только в отношении Джона Белла и вас.

Долгими ночами я думал и пытался, так же как док­тор Дерво и господин генеральный адвокат, выяснить мотивы этого хорошо подготовленного преступления, жертвой которого чуть-чуть не стали и вы. Подумайте о том, что если бы ваш муж не выбросил в море вещест­венное доказательство, каким был ваш шарф, если бы повсюду он не оставил отпечатки пальцев, вместо него судили бы теперь вас, и ни одному защитнику в мире не удалось бы спасти вас от возмездия.

Следовательно, кто-то хотел зла вам и молодому американцу. Но кто? Кто-то, кому вы или Джон нанес­ли ущерб? Какой ущерб? Материальный? С самого на­чала мне это казалось неправдоподобным. Моральный? Здесь я приближался к истине. Почему бы тут не мог­ли быть затронуты чувства? Ведь перед нами тот слу­чай, когда в основе всего — страсти. Почему же ни я и никто из следователей и защитников до меня не поду­мал об этом раньше! Преступником или подстрекателем к преступлению, на этом втором определении я в особен­ности настаиваю, могли быть мужчина или женщина. Мужчина — оставленный вами любовник; женщина — любовница, место которой вы заняли в сердце Джона Белла.

Меня долго занимала первая версия, но я был уве­рен, что ваше увлечение молодым американцем было результатом некоторой слабости. Но все же временами я думал: не был ли причастен к убийству Жан Дони, с которым у вас когда-то была довольно неприятная ис­тория? Но я точно узнал, что в момент совершения пре­ступления Жан Дони по-прежнему был органистом в Альби. Оставалась вторая версия, связанная с сопер­ницей. И тогда странным образом все стало просто.

В самом деле, господа присяжные, предположим, что у Джона Белла на протяжении нескольких месяцев или даже лет была любовница — красивая, но сомнительная в смысле нравственности девушка, вроде той платной партнерши из ночного клуба, о которой уже шла речь,— Филис Брук. От самой Соланж Вотье мы знаем теперь, что она познакомилась с Джоном Беллом за несколько месяцев до возвращения во Францию и что он стал ее любовником. Чувства молодого темпераментного аме­риканца по отношению к прекрасной Филис должны были заметно ослабеть с того самого дня, когда он по­знакомился с хорошенькой француженкой. Филис Брук, желавшая сохранить безраздельное влияние на Джо­на,— и тут был больше расчет, чем чувство, потому что он был единственным сыном богатого и влиятельного члена Конгресса, — должна была испытать разочарова­ние, превратившееся в ненависть, когда она узнала, что Соланж Вотье вытеснила ее из сердца Джона. Разумеет­ся, Джон Белл никогда не рассказывал вам, мадам Вотье, ни о Филис, ни о тех сценах, сопровождаемых уг­розами, которые она устраивала ему почти каждый день. Но Джон, несмотря на то, что вы начинали со­жалеть о связи с ним, привязывался к вам все больше и больше. Узнав, что вы вдруг решили вернуться с му­жем во Францию, он сделал вид, что согласен с отцом, сенатором Беллом, считавшим, что путешествие в Евро­пу поможет сыну окончательно расстаться с Филис. Джон, следовательно, отправился тем же теплоходом, не предупредив вас. Поэтому вы и были удивлены, встретив его на палубе спустя несколько часов после отплытия из Нью-Йорка.