Виктория Платова - В плену Левиафана

— Но все пошло не так?

— Да. Условного сигнала от Селесты не поступило. Быть может, оттого Тавиани появился в горах не сразу, а лишь спустя месяцы. Он раздумывал, что предпринять. Возможно, решил, что Селеста просто кинул его. И, став лейтенантом карабинеров, благополучно умотал в Америку. Так почему бы не объявить убийцей Нанни Марина?.. Запоздалое проклятье на голову ускользнувшего подельника. Но и сам Тавиани не смог остаться в К. после случившегося.

— Почему тогда он вернулся?

— Не знаю. Преступника часто тянет на место преступления.

— Тебе виднее, Кьяра. Ты ведь у нас специалист. Синьор Тавиани…

Алекс называет Тавиани «синьором» лишь по инерции, никакой симпатии к покойному сторожу он не испытывает, лишь отвращение. В старике воплотились все самые худшие черты жителей К. — тех, кто когда-либо пытался вырваться отсюда, и тех, кто решил остаться навсегда: непомерное честолюбие и такое же тотальное нежелание каких-либо перемен. Равнодушие к ближним и дальним, скрытое за вежливой улыбкой. Ни хорошее, ни плохое не удерживается в памяти горожан надолго, между злом и добром расстояние не больше, чем между зубцами детского гребешка, — так куда еще было возвращаться синьору Тавиани, как не в это сонное царство? Не на это кладбище человеческих устремлений, где прошлый год неотличим от будущего, где бегут от потрясений, как черт от ладана. Где неохотно умирают и так же неохотно посматривают на большой мир, распростершийся там, за пеленой лавин, за полями ложных нарциссов.

К. — вот настоящий Левиафан, из пасти которого не выбраться. Но Алекс готов побороться за свою свободу!..

— Америка вряд ли приняла бы военного преступника, разве нет?

Самое время продемонстрировать, что его интеллект ничуть не хуже дельфиньего, а морские котики могут спокойно резвиться в прибрежной полосе, пусть их.

— Он не был военным преступником. — Алексу показалось, или в голосе сестры зазвучала плохо скрытая ярость? Значит, он не единственный, кто принял эту историю близко к сердцу, вот удивление, так удивление! — Он не был военным преступником. Он был солдатом, каких миллионы. Максимум, что грозило ему, — несколько месяцев в фильтрационном лагере. А потом он был бы свободен. И богат. Настолько богат, что любая страна распахнула бы ему свои объятия.

— Но все пошло не так?

— Да.

— Дело ведь не только в синьоре Тавиани. Он был не единственным, кто проживал тогда в К. Но все предпочли забыть о десяти парнях. О Нанни, о фельдфебеле. Что случилось с ним? После того как он… обнаружил Селесту на месте преступления?

— Думаю, силы были примерно равны. Возможно, их хватило только на то, чтобы не убить друг друга сразу. Оба они замерзли в горах — убийца и мститель. Первый — чуть раньше, второй — чуть позже. Барбагелата воевал с Нанни еще в Африке, они были друзьями. И в память о прежнем Нанни… Не о том, что подсел на наркоту, а о том, кто был храбрым воином. Он настиг Селесту, потому что был выносливее. Он был преследователем, а преследователям всегда легче.

— Почему же он не спустился вниз, за помощью? Разве не безумие преследовать убийцу в одиночку, да еще в горах?

— Видимо, Барбагелата не хотел терять время, каждая секунда была дорога. Как бы то ни было, он настиг Селесту и заставил его во всем признаться. И даже записал его признание, прежде чем убить. Коченеющими пальцами. Барбагелата расправился с убийцей так же, как убийца расправился со взводом. Полоснул ножом по шее. Я сама видела эту рану.

— Ты?!

Алекс и не заметил, как ему стало легче дышать. Проклятая жаба (Селеста, никто иной!) растаяла, как дым, благодаря маленькой отважной рыбке Марко.

— Я. Когда-то давно мы с Джан-Франко нашли замерзшее тело в горах. Неподалеку отсюда. Наверху, у ледника. Во льдах оно прекрасно сохранилось. И было видно все — и располосованное горло, и татуировку.

— Татуировку?

— Странную татуировку. Идиот Джан-Франко сделал себе такую же. Я и не думала, что он запомнит ее в мельчайших подробностях. Девушка в ладье и огромное яйцо, Джан-Франко прозвал ее «Лунные любовники».

— И вы никому не сказали? — Алекс поражен в самое сердце.

— Нет.

— Почему?

— Лавины. Ты же знаешь, что такое лавины в нашей местности, Алекс. Когда мы поднялись на ледник во второй раз, мы просто не нашли тела. Это так и осталось нашей тайной. Ненадолго, потому что я забыла о ней. Здесь все обо всем стараются забыть — таков уж К. И всегда был таким. Он не любит лишних неприятностей.

— А Барбагелата? Куда подевался Барбагелата?

— Очевидно, об этом лучше было спросить синьора Тавиани, когда он еще был жив. Ведь у него в конечном итоге оказался этот дневник. Скорее всего, он нашел тело Барбагелаты еще тогда, в самом конце войны. Я не знаю, похоронил ли он фельдфебеля или просто забросал камнями, оставив на дне ущелья.

— Это одно и то же. — Алекс не слышит собственного голоса. — Похоронить в горах и значит — забросать камнями. Разве ты забыла, Кьяра?

— Забыла, да. — Голос Кьяры тоже едва пробивается сквозь тьму. — Дневник вполне мог оказаться в кармане у фельдфебеля, вот Тавиани и прихватил его. Но так и не смог прочесть. Всему виной снег, в ту зиму он валил беспрерывно.

— Откуда ты знаешь?

— Это последняя запись в дневнике. О снеге. О запонках из монет, которые Селеста отобрал у Нанни, а фельдфебель — у Селесты. О семье фельдфебеля и снова о снеге. Он идет и идет, идет и идет…

Уб-уу-мм, — вторят Кьяре снежные бабочки за окном, — уб-уу-мм, уб-уу-мм, снег начался почти семь десятилетий назад и никак не может прекратиться. Снег начался вчера ночью и никак не может прекратиться. Снег начался завтра и никак не может прекратиться. В мире нет ничего, кроме снега, Алекс вот-вот заснет под его покрывалом.

Уб-уу-мм, уб-уу-мм.

— Если бы это произошло сейчас, все было бы гораздо проще. — Уже неясно, кто обращается к Алексу — Кьяра или снег. — Хотя на расшифровку я потратила месяц. А потом, когда связала концы с концами, нашла Лео. Правнука Нанни и Виктории, которая так никогда и не узнала, что на самом деле произошло с ее мужем. Его дед — единственный сын Нанни, и у него родилась единственная дочь, оттого фамилия Лео не Марин. Я искала наследников карабинера в Порту, где после войны осела Виктория, я искала его по всей Европе. А нашла здесь. Правда, забавно?

Кажется, есть другое слово, более подходящее случаю. Алекс вот-вот вспомнит его.

— Закономерно! Так будет вернее.

— Ты прав, да. Закономерно. То, что случилось с Джан-Франко, тоже закономерно.

Воспоминание о подвешенном за ноги Джан-Франко отдается в душе Алекса сосущей тоской, вытаскивает из сна, в который он вот-вот погрузится: