Елена Басманова - Карта императрицы

– Покажи ногу, – велел он, – вытяни вперед, держи на весу.

Клавка беспрекословно выполнил приказание и раскинул руки, стараясь удержать равновесие и наблюдая, как следователь перебирает листки, на которых были очертания чьих-то ступней.

– Черт бы меня побрал, начитался дурацкого Османа, – передернулся со злостью старый сыскарь и, вернувшись к столу, бросил листки в ящик и задвинул его. – Встань как следует, – рявкнул он. – Теперь говори по существу. Как проникал в здания? Кто твои сообщники?

– Сообщников у меня нет, Богом клянусь, – перекрестился мальчишка на портрет Николая II. – На Мойке, в Воспитательном доме, забрался на крышу, а оттуда бросил веревку в каминную трубу да по ней и спустился прямехонько. Да и на Большой Морской так же залез, и в Аничков...

– Ясно, – сказал Вирхов, – теперь понятно, почему на каминной решетке в Аничковом была сажа, а на мраморной доске следы ног. Говори дальше. С какой целью совершал поджог?

– У меня цели не было, только отцовская святая воля, – снова перекрестился Клавка.

– И чем он объяснял свою отцовскую волю? – нахмурился Вирхов. – Почему ты поджигал портреты императора Петра Великого?

– Чтобы Марии Федоровне досадить... А эти портреты – антихристовы лики, и если они сгорят в огне, то будут гореть в огне и все Романовы, дьяволовы отродья, захватчики и осквернители Святой Руси, – так папанька говорил.

– Это стиль пламенного публициста Адриана Ураганова? – Вирхов повел глазами в сторону затихшего кандидата и снова уставился на мальчишку. – А зачем ты убил мещанку Аглаю Фомину?

– Я никого не убивал! Богом клянусь! Вот те истинный крест. – Клавка отступил на шаг назад. – В своем грехе повинюсь, покаюсь, секите повинную голову. Но чужой грех брать на себя не буду. Заповедь чту, не преступаю через кровь человеческую...

Вирхов встал и, заложив обе руки за спину, в раздумье расхаживал от своего письменного стола к окну и обратно.

– Что с тобой делать, дураком этаким, ума не приложу. – Он остановился и навис над несовершеннолетним преступником. – Готов ли ты отвечать за свои преступные деяния?

Клавка побледнел, сглотнул слюну.

– Вы меня закуете в кандалы?

От неожиданности Вирхов вздрогнул.

– Нет, ответ тебе придется держать более суровый. Готовься, молись. Отойди к окну от греха подальше.

Карл Иванович проследил, пока мальчишка прошлепает босыми ногами к окну, и только после этого направился к письмоводителю и что-то шепнул ему на ухо. Письмоводитель выскользнул из дверей кабинета.

Вирхов же остался стоять, прислушиваясь к Клавкиному торопливому бормотанью.

– Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради. Господи помилуй, Господи помилуй...

Не прошло и пяти минут, как в кабинете появился в сопровождении письмоводителя Роман Закряжный, смиренный и кроткий.

– Ну что, Роман Мстиславович, – как вам наши казенные деревянные пуховики? – Вирхов вглядывался в исхудавшее костистое лицо портретиста.

– На все воля Божья, господин Вирхов, – ответил Закряжный. – Видно, прогневил я силы небесные образами супостата...

– С Господом Богом разбирайтесь сами, без меня, – сказал как можно ласковее Вирхов. – А вот ответьте мне, голубчик, много ли вам надо молиться, чтобы простить злодея, уничтожившего ваши полотна?

– Я его уже простил, – тихо заверил Закряжный.

– Вы убеждены в этом?

– Совершенно. Если встречу его на путях земных, облобызаю по-братски и в ноги поклонюсь... Избавил от морока, колдовства, служения Антихристу.

– А я бы с удовольствием посмотрел на эту вашу встречу. – Вирхов, придвинулся поближе к Закряжному. – Видите ли, сударь, поджигатель ваших полотен находится здесь – вон мальчишка стоит у окна, Клавдием зовут. Во всем признался.

Художник перевел взгляд к окну и стал разглядывать курчавого губошлепа. Вирхов нутром чувствовал, что Закряжный пока еще далек от ярости и жажды мщения.

– Сам бы он, конечно, не додумался, отец науськал, угрожал расправой...

– А почему он поджигал мои картины? – спросил кротко портретист.

– Его отец был пациентом желтого дома, во всех своих бедах винил Вдовствующую Императрицу... Вот ее дворец да опекаемые ею учреждения и стали жертвой, а в них ваши полотна, которые так легко воспламеняются.

Карл Иванович говорил долго и сбивчиво, обращая внимание лишь на то, чтобы художник не бросился и прямо здесь не прибил трясущегося от страха воришку.

– Это судьба, – сказал наконец дрогнувшим голосом Роман Закряжный.

– Да, да, судьба, рок, провидение, фатум... – подхватил Вирхов. – Я вижу, господин Закряжный, вы действительно очистились духом, кротки стали, аки агнец Божий...

– Это – судьба, – повторил Закряжный. – Господин следователь, позвольте мне взять этого мальчишку на воспитание.

Вирхов поперхнулся и уставился на художника.

– Предстоит судебное разбирательство, господин Закряжный, и будущее ребенка еще под вопросом.

– Посодействуйте, Карл Иваныч, замолвите словечко, век Бога молить за вас буду, – с необычной горячностью обратился к Вирхову живописец. Я вам не все рассказал о себе. Умолчал о позорных страницах жизни своей. Но Бог взял – Бог и дал.

– Выражайтесь яснее, господин Закряжный, – перебил его Вирхов.

– Видите ли, в юные годы свои соблазнил я некую девицу непорочную, да страсть к художеству пожирала меня, уехал я в столицу, поступил в Академию... Забыл про нее... А она, оказывается, брюхата была... Потом узнал, что растет у меня сын, да чахлый, болезненный... Долг христианский исполняя, не оставлял я заботами женщину несчастную с чадом моим на руках, тайно переплавлял им деньги, вырученные за свои работы. Но, видимо, грех мой был более искупительных усилий... Умерли оба, и мать, и сын, в одночасье, от чумной заразы. И сына моего назвала она, как говорили мне, Клавдием...

– Теперь понимаю, – признал озадаченно Вирхов, – действительно, похоже на судьбу.

Он отошел от художника и приблизился к бледному мальчишке, потерявшему дар речи.

– Ну что, Клавдий Иваныч, хочешь начать новую жизнь? – спросил Вирхов. Можешь подмастерьем стать, в доме хорошем жить, не побираться, не валяться в отбросах? Учти, такое везение лишь раз в жизни случается!

Мальчишка сопел и не говорил ни слова.

– Ну ладно, – сказал Вирхов, – устал я от вас, утомился. Да и вам, прежде чем об общей участи думать, поближе узнать друг друга не мешает. Отправляйтесь оба в камеру – там на нарах и поговорите. Сейчас распоряжусь, чтоб обед вам принесли.

Письмоводитель сделал знак художнику и воришке покинуть кабинет и вместе с ними пошел выполнять распоряжение. За ними выскользнул и кандидат.