Георгий Айдинов - Неотвратимость

Правда, Ольга оттаивала, становилась разговорчивее, откровеннее очень медленно. Но с каждым днем процесс этот ускорялся. Теперь Ольга сама говорила Павлу Ивановичу:

— Вот здесь-то и при таких-то обстоятельствах я то-то взяла.

И испытывала облегчение, как бы снимая с себя каждый раз еще частицу давившей ее тяжести. Они установили, подробно описали и подкрепили свидетельскими показаниями восемнадцать краж.

Трудная, кропотливая эта работа была необходима прежде всего для самой Ольги. И еще так требовал закон. Потому что признание обвиняемого еще не все. Чтобы положить его в основу обвинения, вину надо доказать.

Немало сил также ушло на розыски вещей. Ольга досконально помнила, где и что брала, в какие комиссионные магазины и когда сдавала или кому из знакомых продавала. Удалось вернуть потерпевшим их вещи на сумму, которая превысила 400 рублей.

А время шло, и Павел понимал, что грозы не миновать.

— Ну ладно, Калитин, я признаю: кое-что полезное в деле Котовой сделано. Что верно, то верно. И не без вашей помощи. Согласен. — Павел пришел по очередному вызову в кабинет начальника. И стоял возле его стола: когда Алексей Михайлович Вазин бывал раздражен, он не предлагал своим подчиненным садиться. — Но сколько можно с одним делом вола тянуть? Да если каждый сотрудник за полгода только одно дельце провернет… Заказная ворюга, а вы с ней возитесь. Призналась? Все. Оформляйте вместе со следователем обвинительное заключение. И баста. Нам уже прокурор строго выговаривал из-за вашей неповоротливости. А тут пожалуйста — гуманизмами занялись. Социально опасная личность! Понятно? И между прочим, суд твоей Котовой, сколько бы ты ни искал свои формы и методы, как бы ни копался в психологии и ни занимался анализами, все равно влепит на всю катушку. Закон есть закон. Заработал — получи.

Павел ушел из кабинета начальства расстроенным. Не тоном разговора, не тем, что Вазин как мог мешал ему в том большом и важном, что он считал своим первейшим долгом, — в борьбе за человека. Нет, огорчало другое. При всех недостатках майора надо было отдать ему должное: солидный опыт милицейской работы помогал ему верно ориентироваться в сложных взаимоотношениях с прокурорскими и судебными органами.

При последних беседах с Ольгой Калитин всячески старался, чтобы она не только осознала — душой восприняла то, что все у нее не позади, а впереди. И встреча с дочерью и та пора, когда радости и горести ее жизни станут совсем обыкновенными, как у других, у всех. А для этого надо сделать так, чтобы суд тоже поверил в ее искренность. И он учтет и ее готовность вернуть все деньги, которые она обязана возвратить, и ее раскаяние, и стремление навсегда, бесповоротно уйти от прошлого. Да, да, суд не может не учесть все эти обстоятельства, когда будет выносить приговор.

— Где там. Не учтет, конечно. Раскаяние раскаянием, но слишком много зла я причинила людям. Пять лет положено по моей статье. И столько же отбуду от первого до последнего звонка, — говорила Ольга.

И тут же спрашивала Павла Ивановича:

— А как вы считаете?

Луч надежды теплился в ней, и она им жила.

Следователю, который вел дело Котовой, куда больше бы подходило по его комплекции быть грузчиком. Но этот крепко сбитый хлопец — его звали Иван Пащенко — смело мог бы подвизаться и на дипломатическом поприще. Во всяком случае, Павел Калитин был в этом твердо убежден.

— Ты, товарищ Калитин, учен-учен, а сер, — поучал Иван. — Что касается Вазина, то его сила — демагогия. И здесь ему со мной тягаться даже смешно. Пойдем к нему вместе подписывать обвинительное заключение. Скажем, мол, вашими мыслями и жили и дышали только, когда сей документ рождали.

— Да Вазин что? Суд — вот что серьезно. И скорей всего безнадежно.

— Суд руководствуется законом, и только законом, и принимает во внимание лишь факты. А факт — вот он. Чистосердечное признание обвиняемой своей вины, которое по нашим законам рассматривается как одно из смягчающих ответственность обстоятельств. На это и давай будем ориентир держать.

Сергей Шлыков давно таил обиду. До такой, степени закрутился Павел со всеми своими неотложными заботами, что не только ни одного вечера не мог уделить другу — обедать и то перестали вместе ходить. Перехватит в буфете чего-нибудь и снова бежит к лифту, на свой четвертый этаж чтобы побыстрее добраться.

— Нет, браток, не отвертишься. Ты благодарность за дело Котовой получил? Получил. И заметь, первую украсившую твою достославную сыскную карьеру. А сие необходимо отметить. Хотя бы скромным товарищеским ужином на паритетных началах. Мы уже не говорим о том, что вообще рабочий день кончился и все благонамеренные совслужащие давно покинули свои конторы. Так что собирайся.

Они зашли к Павлу вчетвером. Конечно, Серега Шлыков и, естественно, Петя Кулешов с Валеркой Венедиктовым, а еще следователь Иван Пащенко, который явно симпатизировал дружному квартету оперативников. Они зашли и встали возле калитинского стола в такие решительные, грозные позы, что оставалось только подчиниться.

— Двинулись.

На улице Горького приглядели кафе поуютней. Как раз освободился удобный столик, стоявший в отдалении, за углом стены. Закусили, справились с графинчиком водки.

Собственно, справилась четверка. Павел не пил — вскоре предстоял чемпионат «Динамо» по борьбе.

Перед горячим устроили небольшой перерыв. Иван с Сергеем закурили.

— Подписал начальник управления письмо? — спросил Павел, обращаясь к Пащенко.

Ребята расхохотались.

— А что, собственно говоря, смешного? — пожал плечами Павел.

— Во-первых, не сердись. Умные люди говорят, что сердиться — это значит наказывать себя за ошибки других.

— Во-вторых, — подхватил Сергей, — мы с Иваном загадали, что если спросишь насчет письма, значит должен заказать всем еще по рюмке коньяку.

— Скоты вы бесчувственные.

— Хочешь иметь друзей без недостатков — не будешь иметь друзей. — Иван проговорил это нравоучительным тоном, напоминающим баритон Вазина.

— Чего это тебя на сентенции потянуло?

— Да хотим, Паша, тебя расшевелить. А то совсем перестал юмор воспринимать. Ладно, не будем томить, письмо подписано. Теперь надо ждать результата.

Речь шла о письме к администрации колонии, где отбывала наказание Ольга Котова. Московская милиция просила учесть поведение Котовой во время следствия, суда, в самой колонии, и ходатайствовать перед народным судом о ее условно-досрочном освобождении. Пащенко взялся уговорить начальника управления подписать такое письмо. И оно, может, уже на месте по инстанциям пошло, обрастая резолюциями, которым суждено решить человеческую судьбу.