Евгений Сухов - Лошадиная доза

— Ну а другой не имеется, — в тон ему ответил Георгий.

— А второй, которого видела твоя свидетельница и который держал ее на мушке, — не унимался Коля. — У него тоже были рыбьи глаза?

— Нет, не рыбьи. — Стрельцов не без укоризны посмотрел на Осипова. — Но свидетельнице показалось, что когда мордатый главарь приказал ему пристрелить Угрюмову, если та закричит или предпримет попытку убежать, то он вроде бы даже испугался. Я думаю, что этот бандит никогда еще не стрелял в людей…

— То есть ты хочешь сказать, что он в банде недавно? — спросил Бахматов в некоторой задумчивости.

— Да, Леонид Лаврентьевич, — живо отозвался Стрельцов. — И по описанию Угрюмовой он много моложе главаря.

— Николай, помнишь банду квартирных налетчиков, что промышляли по домам и квартирам на Дмитровском шоссе, в Бибиреве, Марфине и Останкине? Тоже брали все, что попадало под руку, а потом сбывали все на Сухаревке или через барыг, — обратился Бахматов к Осипову. — У Артамонова из Марфина еще дочь изнасиловали, а самого его пристрелили.

— А как же, Леонид Лаврентьевич, — охотно откликнулся Коля. — Конечно, помню. У них еще главарем был бандит по кличке Батон. По описанию, — Осипов мельком глянул на Жору, — он в точности под главаря банды подходит, что вчера дачу артистки Ермоловой ограбили. Тридцать три года, мордатый, пухлый и росту ниже среднего… Лютая сволочь! Ни своих, ни чужих не жалеет. — Он повернулся к Стрельцову: — Если это он, то этой твоей Угрюмовой еще очень повезло, что она в живых осталась…

— Вы думаете, налет на дачу Ермоловой во Владыкине совершил этот самый Батон? — спросил Георгий.

— Очень даже может быть, — хмуро произнес Леонид Бахматов. — Когда мы его брали у Бутырской заставы, то всю его банду положили. Ну, или почти всю… А сам он дворами улизнул. Повезло ему… Вполне возможно, что он отлежался, залечил раны, сколотил новую шайку и принялся за старое. По-другому они не могут, натура у них такая волчья. А Владыкино, Бибирево, Марьино, Останкино — это его любимые места. Даже не знаю, чего это он к ним прикипел… Возможно, что и лежбище его где-то в этом районе…

Так родилась версия, которую надлежало либо подтвердить, либо опровергнуть. Из задумчивости Георгия вывел голос Бахматова:

— Ты, Георгий, все сделал правильно. Так что веди это дело самостоятельно, а мы тебе поможем… А что это за ящик у тебя?

— С ограбленной дачи, — ответил Жора. — Лакированный. На нем отпечатки пальцев имеются, их на глаз видно. Хочу ящик этот Владимиру Матвеевичу отнести, пусть посмотрит…

Бахматов и Осипов переглянулись.

— А ты молодец. Не зря тебя на курсах учили. Отнеси. Может, Саушкин и в самом деле скажет что-то дельное.

Когда Георгий ушел, Бахматов посмотрел на Осипова и заметил:

— Похоже, из Стрельцова будет толк.

— Я тоже так думаю, Леонид Лаврентьевич, — утвердительно кивнул Осипов.

Начальник регистрационно-дактилоскопического бюро Владимир Матвеевич Саушкин встретил Стрельцова с комодным ящиком в руках весьма настороженно. В уголовном розыске Владимир Матвеевич слыл специалистом незаменимым. Поэтому его и удалось отстоять во время чисток милиции от старорежимных служащих. Но когда к Саушкину обращались за помощью (а помочь тот был готов всегда), он каждый раз опасался, что посодействовать не сумеет. Подобное происходило, но весьма редко. В такие дни Владимир Матвеевич невероятно мучился и сравнивал себя с «пятым колесом у телеги», то есть чувствовал себя беспомощным и ненужным, что было для него очень болезненным. Ведь его регистрационно-дактилоскопическое бюро только название имело такое веское и впечатляющее. Что же касается технических средств, то в бюро было только то, что перешло в наследство от сыскной полиции: набор дактилоскопических луп, резиновый валик для раскатки дактилоскопической краски и единственный пузырек с самой краской, наполовину полный или, если угодно, наполовину пустой, два фотографических аппарата выпуска самого начала века, применяемые обычно в тюрьмах для фотографирования в фас и профиль и получения карточек уже осужденных преступников. Имелись еще инструменты для антропологического обмера преступников, также устаревшие, таблицы Бертильона для определения цвета глаз (того самого Альфонса Бертильона, что изобрел систему идентификации преступников по их антропометрическим данным) и еще кое-какой нужный, но очень давний инструментарий, над наличием которых, очевидно, долго бы смеялись полицейские чины из какого-нибудь парижского участка. Хорошо хоть, что сохранилось около полусотни ящиков с дактилоскопическими картами рецидивистов всех мастей и окрасов. А иначе дело выглядело бы совсем швах.

— Что у вас? — спросил Владимир Матвеевич.

— На этом ящике отпечатки пальцев, хотелось бы проверить. Может, преступник уже был арестован.

Саушкин заметно повеселел.

— Вот как… Давайте сюда, сейчас проверим.

Приняв из рук Жоры ящик, он сразу увидел на его лакированной лицевой стороне четкие отпечатки пальцев. Сказав, чтобы Стрельцов зашел вечером, Владимир Матвеевич взял одну из луп и принялся тщательно осматривать ручку ящика и сам ящик. Несколько раз удовлетворенно хмыкнув, достал из цилиндрического футляра, похожего на футляр для чертежей, только покороче, прибор со штативом, отдаленно смахивающий на микроскоп, вынул из него двояковыпуклое увеличительное стекло, взял иголку, лист бумаги и карандаш и стал при помощи иголки считать линии папиллярных узоров, записывая их количество и форму на лист бумаги. Затем главный опознаватель Московского управления уголовного розыска подошел к стеллажу картотеки и вынул ящичек с надписью:

НАЛЕТЧИКИ

Перебрав три десятка папок, выудил из ящика две не шибко толстые, в темно-коричневых обложках. Пролистав, отыскал дактилоскопические карты и, снова взяв лупу, принялся сравнивать их с отпечатками, найденными на ящиках. Часа через полтора Саушкин закрыл одну папку и убрал ее на прежнее место, ко второй проявил особый интерес.

Еще через час столь же кропотливой работы Владимир Матвеевич отложил лупу, закрыл папку, улыбнулся каким-то своим мыслям и стал насвистывать арию Купидона из оперетты Жака Оффенбаха «Орфей в аду». А потом негромко запел партию Зевса из дуэта Зевса и Эвридики:

Когда Георгий, не дождавшись вечера, в нетерпении открыл дверь и заглянул в бюро, Владимир Матвеевич поманил его:

— Проходите, молодой человек, чего вы замерли так нерешительно?

— Я немного пораньше, — сказал Стрельцов, перешагивая через порог лаборатории.