Наталья Кременчук - Смерть на фуршете. Полный текст романа

– Марина Сухорядова среди других принесла его премированные сочинения Камельковскому, тот прочитал, был не в восторге, но тут же придумал антологию премированных рассказов «Жнецы лавров»… О ней много писали, был даже литературный скандал. Туда, помимо обычных рассказов, попали лауреаты маргинальных конкурсов: лесбийской прозы, психоделических сочинений и «Трёхэтажной премии», вручаемой, если вы не знаете, за виртуозное владение матом в письменной речи. Но Горчаковскому повезло особенно. По недосмотру под его фамилией напечатали именно лесбийский рассказ, а его сочинение – под фамилией розовой лауреатки… Естественно, после каскада правомерных, в данном случае, истерик Камельковский Сухорядову из «Парнаса» изгнал, хотя она потом, и устно и печатно, не раз заявляла, что её подставили… Я не слишком подробен? – озабоченно спросил Воля у Бориса.

– Можете прибавить деталей, – поощряющее сказал тот. – И где теперь эта Сухорядова?

– Заведует редакцией серийной литературы в «Бестере», – ответил Воля. – Они ценят способные кадры, тем более прошедшие выучку у Камельковского. Этот скандал пришёлся на руку всем. Камельковский, хотя громогласно орал и всех увольнял, под шумок напечатал несколько левых тиражей: и всё ушло! Сообщество перекошенных в сексе хватается за любой пиар. А Горчаковский, попавший в лучи скандала, встал в позу оскорблённой невинности – что не мешало ему раздавать интервью направо и налево, по всему спектру периодических изданий…

– Он, кажется, даже засветился в журнале для педерастов… – басом сказал Трешнев.

– Я не читал, – кротко и не без юмористической интонации парировал Воля. – Будь политкорректен, Андрюша. Это теперь называется гей-литература .

– Клал я на эту толерантность, – Трешнев пошарил по столу взглядом, будто надеясь увидеть сосуд с чем-то горячительным. – Содомиты они и есть содомиты, как бы ни старался перевести меня на иную оптику голубая звезда Серебряного века Михаил Алексеевич Кузмин.

– Так или иначе, Игорь Горчаковский потребовал от Камельковского моральной компенсации, и тот выпустил его сборник, а потом и роман, правда, ловко связав их издание со скандалом и на этом основании успешно впарив сочинения Горчаковского ошеломлённому читателю. Но издать-то он издал, а с гонораром Игоря кинул… Поэтому неудивительно, что Горчаковский – это было несколько лет назад – плавно утёк в «Бестер». Думаю, не без консультативного участия Марины Сухорядовой…

– Но Камельковский, наверное, этому не порадовался…

– Ну, что вы! Орал повсюду, что Игорь его разорил, что он графоман, бездарь, обманщик! А потом вдруг начал судиться с «Бестером» за то, что они издали горчаковский роман…

У Борьки зазвонил мобильный телефон.

Он коротко поговорил и развёл руками, выключая ноутбук.

– Убегаю без оглядки. Начальство вызывает по делу Горчаковского. В администрации премьера требуют доклад… Я вот о чём вас попрошу. Почему-то, сам не знаю, после этого сумасшедшего вечера я стал читать роман погибшего лауреата, эту самую «Радужную стерлядь». И прошу вас тоже по возможности с ним ознакомиться… Впрочем, вы все, наверное, кроме Ксении, его, конечно же, давно прочли. Ну, тогда перечитайте… Экземпляры, вот они. Хотелось бы обсудить. – Борька вытащил из стола толстые книги в ярких переплётах. – Словом, оставляю вас на попечение Насти. Всем позвоню обязательно. Служба!

И он исчез за дверью, стремительный, родной Борька, наверное, ошарашенный рассказами академиков-фуршетчиков не менее, чем была ошарашена она, Ксения.

– Твой родственник слишком хорошо о нас думает, – угрюмо сказал Трешнев, пробуя на вес «Радужную стерлядь». – Такое мы читаем только под заказ. То есть небезвозмездно.

– Ну почему, – возразил Караванов. – Будь здесь Георгий Орестович Беркутов, он бы взял не только свой экземпляр, но и у нас бы выпросил, а также потребовал, чтобы ему предоставили для полноты мониторинга все романы, вошедшие не только в шорт-, но и в лонг-лист.

– И, между прочим, был бы прав, – вдруг согласился Трешнев. – Я не раз слышал, что самая сильная книга в шорт-листе – роман Абарбарова. И даже фактура сочинения старика Реброва легко побивает болтовню его соперников. Хотя в советское время он никогда не попадал в ряд крупных стилистов. Брал темой, попытками честно рассказать о войне…

Вошла Настя с вновь наполненным подносом, что вызвало оживление Ласова, как раз засунувшего роман Горчаковского в свою сумку между двумя экземплярами ещё более толстой книги в глянцевом зелёном переплёте с красными буквами. Выхватив с Настиного подноса бокал шампанского и мгновенно осушив его, он стремительно покинул компанию, буркнув прощальные слова.

Ксения тоже засобиралась, и Трешнев, который, кажется, никуда не торопился, устремился за ней.

В большом лифте пресс-центра с ним поздоровался высокий бородач. При этом его лицо было озарено щедрой улыбкой, которую у нас обычно называют американской.

Трешнев суховато ответил, но это не произвело на бородача впечатления.

Продолжая обволакивающе улыбаться, бородач стал расспрашивать о происшедшем на «Норрке».

– А вы разве там не были? – удивился Трешнев.

– Увы, не удалось. Смотрел репортаж в Интернете.

– Ну, тогда вы знаете больше нас! – обрадованно сказал Трешнев, тем более что лифт остановился на первом этаже.

– Нам по пути? – спросил бородач, от приторной улыбки которого Ксению уже начинало мутить, как от гематогена в раннем детстве. – Представьте меня, Андрей Филиппович, вашей спутнице.

Весёлый и находчивый Трешнев как-то напрягся.

– Это Ксения. А это – Андрей Александрович Вершунов, – наконец скупо сообщил он. – Вы, Ксения Витальевна, вроде задавали мне тот же вопрос, коий Гаврила Романович Державин предложил служителю в Царскосельском лицее. Так это именно здесь, по коридору слева. Я вас подожду.

Улыбка на лице Вершунова приобрела конфузливо-смущённую конфигурацию, но в целом сохранилась.

Ничего подобного Ксения не спрашивала, но, тем не менее, покорно побрела к указанной Трешневым двери, за которой окончательно сообразила, что академик-метр д’отель желал во что бы то ни стало избавиться от переслащённого бородача, лицо которого уже казалось ей знакомым. Проведя в вынужденном отчуждении больше времени, чем потребовалось для того, чтобы тщательно вымыть руки и неторопливо накрасить губы, Ксения наконец вышла. Тоже разгуливаться нечего – помня о тоскующей без неё Антониде Клавдиевне.

Трешнев был один – расхаживал нетерпеливо по холлу. Но приветствовал её радостным:

– Молодец! Еле отлепил его от себя. Пришлось намекнуть, что у меня с тобой намечены трали-вали и третий должен уйти… А то бы он так и топтался здесь.