Александра Маринина - Воющие псы одиночества

Домой Вера направилась не через Леопольдплатц, что было бы ближе, а мимо Фридрихсбада, сделав изрядный крюк. Вот оно, ее любимое место в городе. Огромное старое дерево, вокруг него - скамейка, напротив дом, где жил Достоевский. На втором этаже - балкончик с бюстом писателя и книгой, на обложке которой легко прочитывается название «Игрок» на русском и немецком языках. Вера могла часами сидеть здесь, смотреть на голову Федора Михайловича и представлять себе его по дороге из казино в этот дом, проигравшегося дотла, отчаявшегося, ненавидящего самого себя, испытывающего острую и горькую вину перед беременной женщиной, которая ждала его в этой квартирке и которой завтра не на что будет купить еды. Интересно, как далеко мог бы зайти этот неординарный, непохожий на других, остро чувствующий человек ради того, чтобы повернуть время вспять, вернуть проигранное, получить возможность начать все сначала и вовремя остановиться? Мог бы он украсть? А обмануть? А убить? Она так глубоко погружалась в выдуманный, воссозданный из обрывков прошлого мир, что порой ей начинало казаться, что она чувствует писателя, слышит его шаги, ощущает спиной его дыхание, и в такие моменты она всем своим существом понимала ответ: да, обмануть мог. Но не украсть и не убить. Потому что такие, как он, падают в глубины отчаяния и омерзения к самому себе куда быстрее и безогляднее, чем многие другие, он не успеет даже обдумать мысль об убийстве, как почувствует, что ненавидит сам себя. Если судить по книгам, он был болезненно совестлив, но если судить по его жизни, - столь же болезненно безволен.

Он играл и не мог остановиться, он бросил беременную жену без денег и уехал в другой город, где сошелся с другой женщиной и продолжал играть. Слабый, безвольный человек, не уважающий сам себя.

А вот нынешние - не такие. С ними легче. И проще. Таких, как Федор Михайлович, теперь нет. Поэтому и проблем куда меньше.

Вечер субботы и даже половину Пасхальной ночи Настя Каменская провела за компьютером. Ей не понадобилось ждать понедельника, чтобы взять в архиве Верховного суда дело Семагина, приговоренного к пожизненному заключению за девять убийств, в том числе и за убийство Кристины Лозинцевой. Семагин был «узкоспециализированным» гастролером, преступления совершал только в Москве и Московской области, и почти все необходимые сведения были в Настином компьютере. Ловили Семагина так же долго и так же плохо, как небезызвестного Чикатило, он трижды попадал в руки милиционеров, и трижды его отпускали либо за недостаточностью улик, либо за полным их отсутствием, либо вследствие необъяснимой, магической какой-то невнимательности сотрудников розыска и патрульно-постовой службы. Кристина Лозинцева была последней, девятой жертвой детоубийцы, то есть у нее, строго говоря, были самые высокие шансы остаться в живых, если бы хотя бы один из трех случаев задержания Семагина закончился бы действительно задержанием, а не разведением рук и сквозь зубы процеженными извинениями.

Просматривая записи, сделанные во время беседы с матерью Тани Шустовой, Настя недовольно морщилась, вполголоса ругала себя и досадливо дергала намотанные на кулак пряди отросших волос. Вот ведь всегда она знала, что к любому разговору нужно готовиться, только тогда он даст результат, к любому разговору, будь то проводимый по поручению следователя официальный допрос, оперативный разведопрос или просто беседа. Когда есть представление о том, что ты хочешь в итоге получить, то заранее выстраиваешь план и готовишь вопросы, а когда все с бухты-барахты, то и толку никакого. Сто раз проверено!

Вернувшись домой после встречи с Шустовой, Настя позвонила знакомому психологу, объяснила, что собирается проводить комплексное монографическое обследование семей потерпевших, выслушала длинную и толковую лекцию о том, какие сведения необходимо собрать и какими методиками при этом лучше всего воспользоваться, и приуныла. Ничего этого она не сделала, так, посидели на лавочке, поговорили о погибшей девушке, о ее характере, подружках, поклонниках, привычках. По неопытности Насте показалось, что этого вполне достаточно, но оказалось - нет. Далеко не достаточно. Более того, это вообще все не то.

Ну что ж, стало быть, с Инной Семеновной Шустовой придется встретиться еще раз и заранее попросить уделить для беседы часа два, не меньше. Но уж к завтрашней встрече с семьей Кристины Лозинцевой, ежели таковая состоится, надо подготовиться как следует. Настя основательно перерыла книжные полки, обнаружив, к вящей радости, огромное количество книг по криминологии и психологии, да не учебников, которые она и так наизусть помнила, а монографий и сборников, в которых публиковались результаты отдельных глубоких исследований. Некоторые книги даже имели гриф «для служебного пользования», и Настя долго недоумевала, как она ухитрилась их раздобыть и не вернуть вовремя. Впрочем, во времена бесконечных перестроек, слияний, вливаний и разделений, сотрясавших органы внутренних дел с начала девяностых годов и по сей день, это было делом нехитрым, ведь ее отчим и огромное количество его знакомых работали в учебных заведениях и научных учреждениях системы МВД, а в каждой такой организации имелась библиотека специальной литературы, и каждая библиотека разделяла общую судьбу организации. Настя просила книги, отчим их приносил… В суете и хаосе можно было даже разжиться любой нужной литературой, даже целыми диссертациями, не то что книжками по криминологии и пособиями по изучению личности преступника. Кстати, совершенно непонятно, зачем этим книгам присваивали гриф ограниченного распространения? Ну какой толк иностранной разведке от сведений о личности советских воров и насильников? В начале девяностых гриф сняли, литература эта стала открытой, и за ее сохранностью в библиотеках следить вообще перестали.

Обложившись монографиями, пособиями и сборниками трудов и положив перед собой распечатку материалов по делу Семагина и конспект прослушанной по телефону лекции, она принялась за работу. Леша тут же оккупировал освободившийся компьютер и занялся очередным докладом, с которым ему предстояло ехать в середине лета на симпозиум в Лондон.

- Аська, у нас сегодня рабочий день до которого часа? - крикнул он из комнаты, когда стрелки часов стали подкрадываться к полуночи.

- Пока не сломаемся. А что, ты уже спать хочешь?

- Нет, еще терпимо, часа на полтора сил хватит. А подъем завтра во сколько?

- Как проснемся. Мы же ничего вроде не планировали на утро.

- А ты про какую-то встречу говорила…

- Так это еще неизвестно, состоится ли. Я думаю, часов в одиннадцать мне позвонят и скажут, а до одиннадцати можно дрыхнуть. Да, Леш, я хотела тебя предупредить насчет Короткова. Он может попытаться позвонить ночью, якобы поздравить меня с Пасхой, так ты не поддавайся на провокации, скажи, что я сплю глубоким атеистическим сном. Ладно?