Эбигейл Джонсон - Девушка в бегах

– Я просто больше ничего не понимаю. Не знаю. Не знаю, хочу ли я знать, – шепчу я. Не потому, что мама может меня услышать, а потому, что сама боюсь себя услышать. Это мое признание – то, что постепенно зрело во мне, дольше, чем я готова принять. Я сосредоточиваюсь на отражении Малькольма, на его коричнево-медовых глазах, которые смотрят на меня. – И я понимаю, что это не то, что я тебе обещала.

– Нет, – произносит он все так же тихо, а затем отворачивается, скрывая полуулыбку. – Ты же знаешь, что теперь все иначе.

– Это нечестно, – говорю я. – Ты оказался здесь из-за меня, пострадал, потому что…

Оттолкнувшись от стены, он тянет меня за петлю на поясе джинсов, заставляя развернуться лицом к нему. Его теплая ладонь уверенно ложится на мое бедро.

– Что ты сказала мне той ночью, когда все крепче сжимала в руке этот свой кусок оконной рамы каждый раз, когда тебе казалось, что я как-то не так дышу?

Он стоит так близко, что мне приходится поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Я произнесла много слов, о которых жалею.

Его губы слегка изгибаются, намекая на улыбку.

– Я не об угрозах. Ты сказала мне, что незнание – не то же самое, что невиновность. Я оказался впутан в это по собственной вине, я пострадал, потому что нарвался на какого-то козла-садиста в сапогах со стальными носками, но остаться я решил ради тебя. – Он поднимает руку и слегка касается большим пальцем пореза, скрытого под моей челкой. Прикосновение оставляет теплый след. – Потому что, если кого здесь и можно назвать невинным, так это тебя.

Я и правда его боялась? Сейчас мне кажется, что эта эмоция бесконечно далека от меня, от покалывания, которое я ощущаю всей кожей, от тепла, разливающегося по груди. Этого тепла почти достаточно, чтобы вытеснить холод, который просачивается сквозь щели в окне, и тени, пробирающиеся под дверь из темной комнаты.

Почти достаточно.

Ухватив за запястье, я заставляю его опустить руку, отведя ее от моего лица.

– Но если я так невинна, почему я чувствую вину?

– О, теперь мы задаемся религиозными вопросами?

Затем он отступает на шаг, пытаясь дать мне больше пространства – насколько это возможно в тесной ванной. Не очень много – но дышать здесь становится намного легче, чем в комнате, где осталась мама.

– У нас с папой было так же. Он постоянно давал обещания мне и бабушке после того, как в первый раз вышел из тюрьмы. Говорил, что будет рядом ради меня, научит меня, что значит быть мужчиной, и тому подобное. Будто он из тех, что в церковном хоре поют громче всех. А потом он снова начинал вести себя как раньше, как будто если бы я никогда не пытался выяснить, никогда не спрашивал, то ему и не пришлось бы быть лжецом. – Он снова прячет руки в карманы. – Но когда за ним снова пришли, когда все выяснилось, я сам почувствовал себя преступником.

Прикосновение к холодной раковине у меня за спиной ощущается особенно сильно после теплых рук Малькольма.

– Я не говорю, что нет никакой разницы или что ты чувствуешь себя так же. Я хочу сказать, что понимаю, почему ты не хочешь знать. Я по-прежнему жалею, что все узнал об отце.

– Но разве незнание не хуже? Когда ты все узнал, разве не стало лучше?

Его взгляд становится мягким, очень мягким.

– Не знаю. Папа не оставил мне выбора. И… он был не таким, как твоя мама. Он воровал ради собственной выгоды, ради кайфа от риска.

– Но именно этого я и не понимаю. Тиффани Яблонски и Мелисса Рид. Все это время она убегала от чего-то или бежала к чему-то?

Он улыбается, но выражение его глаз остается прежним.

– С той секунды, когда я встретился с тобой, ты ни разу не сомневалась, что она тебя любит. Может, сначала она убегала от своих ошибок, но она делала это ради тебя.

Когда я слышу эти слова, в моей груди разгорается свет. Не только от его улыбки, которая похожа на солнце, выглянувшее после дождя, но и от того, что я чувствую в его словах правду. Ради моей безопасности мама всегда была готова пойти на что угодно. Этому я научилась от нее. Даже сейчас она…

Протолкнувшись мимо Малькольма, я распахиваю дверь. Улыбка исчезает с его лица.

Кровать пуста. Мама исчезла.

– Она обхитрила меня, – произношу я, не веря собственным словам. Она действительно была ранена, но заставила меня поверить, что она слабее, чем на самом деле. Ей вовсе не нужно было прилечь; ей нужно было, чтобы я решила, будто у нее не осталось сил – чтобы она смогла смыться.

Малькольм поспешно протискивается мимо меня, чтобы выглянуть наружу – но я не следую за ним. Я уверена, что ее уже нет поблизости. Я проверяю, на месте ли ключи от машины Лоры, и обнаруживаю, что они по-прежнему в заднем кармане моих джинсов. Мама добудет себе другую машину – а может, уже добыла.

Малькольм не спешит возвращаться ко мне.

– Ее не видно.

– Сколько машин на стоянке?

Ему приходится наклониться, высунувшись наружу, чтобы пересчитать, а потом он сообщает мне:

– Одиннадцать.

– Когда мы подходили к мотелю, было двенадцать.

А еще я помню, что здесь ровно шестнадцать номеров, и у девяти из них на дверной ручке висит табличка «Не беспокоить».

– Значит, она забрала одну?

– Вероятно. Возможно, она даже убедила владельца отдать ее добровольно. – Я тоже выглядываю наружу и отмечаю, что не хватает белого «Ниссана». Застываю на месте, пытаясь понять, что она задумала.

Малькольм расхаживает по комнате.

– Ты все еще считаешь, что она собирается сдаться?

– Знаешь, я думала, что ее план именно таков. Подождать, пока мне исполнится восемнадцать, чтобы социальная служба или еще кто не могли до меня добраться. Но тогда зачем…

– Убегать?

Кивнув, я опускаюсь на край кровати.

– Мы могли бы остаться здесь, вместе, и она могла бы вызвать полицию… – Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на часы, стоящие на столике у кровати. – Через час. Она могла бы все объяснить, и ей бы не пришлось иметь дело с детективом и его людьми, если именно это не давало ей поехать в больницу. Не понимаю.

Я провожу рукой по смятой простыне из синтетики. Она брошена так же неаккуратно, как и все остальное в комнате. И воняет. Кислый запах пота и едва заметный медный запах крови. В мусорной корзине – пустой флакончик из-под обезболивающих и несколько оберток от протеиновых батончиков. Немного, всего несколько. У нее особо не было аппетита.

Я могу представить, как она провела последние несколько дней, прячась здесь и считая, что я жду ее, спрятанная в безопасном месте в соседнем штате. Я провожу ногой по потрепанному ковру, представляя, как она ходит вокруг кровати. Грызет ногти, совсем как я. Интересно, следовала ли она тем же правилам, которые должна была соблюдать я: не выглядывать из окон, не выходить из комнаты, не пользоваться телефоном. Бросив еще один взгляд на прикроватный столик, я убеждаюсь, что она не стала выдергивать телефонный провод из розетки. Но у нее ведь был мобильник. Она звонила Лоре, хотя не звонила мне. Она могла позвонить кому угодно…